Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович
Над головой загремела шлюпочная лебёдка. В скрипе блоков поехал мимо окон на воду вельбот. В нём восседал старый товарищ Вова Перепёлкин. Оказалось, он отправляется на берег с благотворительной и просветительской целью. На острове Маврикий находились артисты Мосгосконцерта. Они прибыли в Порт-Луи из какой-то африканской страны, где подцепили непонятную болезнь. Вова вёз артистам антибиотики. И должен был договориться об автобусе, чтобы развлечь экипаж экскурсией на концерт. Стоило приплыть на южный край света, чтобы посмотреть жонглёров с шарами из московской эстрады. И я составил старому другу компанию. Сунул в задний карман джинсов сто двадцать рупий, защитил глаза очками и слез в вельбот.
Вельбот бежал сквозь утреннюю свежесть мимо тяжёлых грузовых судов. Неизменные «мару», неизменные англичане, огромный американец, обвешанный гроздьями потомков чёрных рабов, шкрябающих с бортов ржавчину. Низкие баржи, из которых судовые стрелы черпали связки мешков с сахаром. Чайки, украшающие швартовные бочки и якорные цепи. И чем ближе к причалу, тем выше вспухает в небесах уродливый бугор горы Питер-Бот.
И с раздражением я поймал себя на том, что вчерашнее предчувствие праздника от общения с экзотической землёй уже исчезло. Что за чёрт! Неужели я безнадёжно постарел?.. Или всё дело в моём старом друге, общество которого мне несимпатично, но неизбежно?
Красоты на берегу не оказалось. Масса полудохлых собак в лишаях и пролежнях глядела такими голодными глазами, что становилось тошно. Оборванцы-мальчишки приставали с просьбой купить мороженое. Они таскали его в самодельных бидонах из мятой жести. Вонью несло с крытого рынка. Даже рекламные плакаты в витрине аэроагентства были пыльные и старые. Редкие таксеры притормаживали, чутьём узнавая в нас иностранных моряков, и долго, безнадёжно, жалобно гудели. Магазины были закрыты по случаю воскресенья. Негр-полицейский не мог уразуметь таких простых слов, как «отель» или «турист». Вдоль тротуаров текли мелкие ручейки грязной жидкости. И — ни одного белого. Только индийцы, китайцы, креолы, японцы, негры. Белые живут за городом и в воскресенье не появляются здесь вовсе. В будни их ещё можно встретить, но главным образом возле зданий банков.
Отель «Турист» напоминал караван-сарай. Тёмный сырой вход, обшарпанные стены. На застеклённых верандах валялись затоптанные бумажные ленты, конфетти и бумажные цветы. Бумажные цветы на острове Маврикий!
Мы поднимались этаж за этажом, не встречая ни жильцов, ни обслуги, и наконец вышли на крышу. Она была плоской. По периметру стояли клетки, в клетках сидели унылые куры. Гора мутных бутылок. Сделанный из бочки таганок. Умывальник. И старый японец или китаец, размазывающий грязь по тарелкам. Китаец и ухом не повёл в нашу сторону.
За китайцем и курами блистал под солнцем Индийский океан. Видно было узкое горло гавани, и торчали «рога» нашего «Невеля».
Пока я философствовал, решая для себя старый вопрос о том, стоит ли плыть вокруг света, чтобы сосчитать кошек на Занзибаре или унылых кур в Порт-Луи, из надстройки на крыше вышел молодой мужчина, индиец, и заговорил с нами на некотором подобии русского языка. Кажется, он хотел поделиться древней индийской мудростью, объяснить, что в воде мира встречаются и лотосы и крокодилы.
Он был кем-то вроде морского агента, но без всякого официального статуса. Довольно подозрительный тип и сквалыга по имени Ромул.
— Почему так грязно? — спросил я.
— Свадьба была.
— А где все люди?
— Рано.
Сверили часы. Наше время было больше местного. Пошли будить артистов. Так уж устроены люди, что если встречаешь артистов, то начинаешь искать среди них прелестную незнакомку. Вместо прелестной незнакомки на втором этаже встретили двух соотечественников, голых по пояс, с полотенцами через плечо, с не по-мужски жирными грудями, с кулонами-медальончиками из поддельного золота.
— Привет! Где ваши больные?
Больные — то ли акробаты, то ли плясуны — спали в пятиместном номере. Московский рафинад в синих пакетах, родная сгущёнка и колбаса твёрдого копчения валялись на столе среди рубашек. Милый артистический богемный беспорядок. Экономия валюты на самоснабжении. Когда я встречаю за границей соотечественников со своим сахаром и колбасой твёрдого копчения, мне хочется раскровенить им физиономии.
Артисты Госконцерта протирали глаза и почёсывали сыпь, подхваченную в Уганде или Конго.
— Как дела, как план, ребята?
Дела и план были плохими, горели голубым огнём, во всём была виновата реклама, то есть отсутствие рекламы. Днём им предстояло выступление в курортном местечке Курепипе, а билеты никто не покупал. Мы должны были поддержать соотечественников своими аплодисментами. Они не в состоянии были понять, что в здешних местах яд змеи от молока делается только сильнее.
Наш проводник взялся устроить автобус за шестьсот рупий. Безобразно большая цена. Чтобы давить на советскую психику, агент без официального статуса нацепил на пиджак значок с силуэтом Ленина. Как я потом обнаружил, обслуживая американцев, он заменял этот значок портретиком Никсона. Такие хамелеоны обнаруживаются во всех портах. Бизнес не имеет морали. Пятидесятилетний стивидор в Дакаре выдавал себя за комсомольца. Так он думал сделать нам приятное, а себе полезное…
Мы оставили артистов готовиться к концерту, а сами вернулись в порт, чтобы успеть позавтракать на судне. Пока ждали вельбот, наблюдали две сценки. На пристани в кружке любопытных пожилой китаец совал клешню здоровенного краба в рот рыбе-шару. Рыба была ещё жива. Это уродливое создание раздулось, ощеренная пасть хватала воздух здоровенными зубами. Краб пытался бежать, его ловили и опять засовывали клешню в рыбу. Развлекались так сампанщики, то есть лодочники. Они ждали на пристани моряков с судов, стоящих в гавани. И дождались. Подъехало такси, из него вылез образцово-показательный американец. Рост — два метра, в плечах метр, подбородок — как носок модного тупого ботинка, веснушки на красноватом загаре. И сильно, застойно пьян. Он, вероятно, возвращался от местной красотки, где провёл ночку. Сунул шофёру деньгу и пошёл к джонкам противолодочным зигзагом. Щуплый таксер-маврикиец пересчитал деньги и посеменил за ним. Видно, американец ему недодал. Маврикиец заорал на всю гавань, и два полицейских вышли из здания таможни. Сампанщики прекратили стравливать краба с рыбой и побежали, как я думал, на помощь шофёру. Американец остановился, прикурил от зажигалки сигарету, спрятал зажигалку, взял левой рукой маврикийца за шею, а правой шесть раз хлестнул его по физиономии — ладонью и тыльной стороной кисти, слева направо и справа налево, кулаком он не бил. От одного удара от маврикийца осталось бы мокрое место. Полицейские повернулись на каблуках и скрылись в таможне. Сампанщики попрыгали в свои сампаны, или джонки, или по-французски «шалюп», или беспалубные лодки, или чёрт знает что, и каждый зазывал к себе американца.
Тот выбрал самую большую, развалился на корме и пыхнул сигаретой.
Шофёр спустился к воде и сполоснул лицо.
Джонка с американцем удалялась к огромному сухогрузу, обвешанному гроздьями бывших чёрных рабов, шкрябающих с его бортов ржавчину. Лодочник в джонке махал вёслами изо всех сил. Остальные с завистью глядели вслед.
Ромул объяснил, что после удачного полёта на Луну американцы опять очень распустились. Одно время они вели себя скромнее. Но вообще-то шофёр даже доволен. Видишь, он сел и сидит. Он ждёт. Янки даст шаландо много мани. Шаландо даст такси.
Обидно было, что два десятка маврикийцев не разбили морду одному американцу.
— Баркас, шаландо, — повторил агент с презрением. Он обзывал лодочников «плашкоутными матросами».
Вероятно, им было трудно сговориться между собой потому, что на Маврикии официальный язык — английский, французским пользуются в семейном кругу, на улице обычно употребляется креольский, кроме того, здесь говорят на хинди, урду, телугу, маратхи, гуджарати и на китайском. Нынче главная задача всех этих ребят найти общий язык — маврикийский… И они его найдут!
