Джеймс Купер - Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай
— Большинство людей на борту только и думают, что о возвращении, — тихо ответил Колумб. — Вы заметили, дон Луис, какие угрюмые и печальные лица у наших матросов? А слышите, какой стоит крик и плач?
Эти слова заставили юношу оторваться от карты и взглянуть вокруг. Маленькая «Нинья» — в сущности, простая легкая фелюга под латинским парусом note 50 — догоняла «Санта-Марию». Со всех сторон ее окружали лодки, переполненные женщинами и детьми; все плакали, многие с воплями отчаяния воздевали руки к небесам. То же самое происходило вокруг «Пинты», на которой поднимали паруса, хотя авторитет Мартина Алонсо Пинсона и мешал слишком громким изъявлениям горя. Множество лодок окружило и «Санта-Марию», однако страх и уважение к адмиралу удерживали провожающих на почтительном расстоянии. Видно было по всему, что они полагали, будто видят своих близких в последний раз, да и сами матросы по большей части тоже думали, что уже никогда не вернутся в Испанию.
— Вы сегодня видели Пепе среди команды? — спросил Колумб, впервые вспомнив о молодом матросе. — Если он не сдержал слова, это дурной признак. Это значит, что нам придется не спускать глаз с остальных, пока у них есть хоть какая-то возможность бежать на берег!
— Если его отсутствие — дурной знак, значит, возвращение славного парня должно быть хорошей приметой. Вон он, на рее, над нашими головами, сеньор адмирал, отдает парус!
Колумб поднял глаза и действительно увидел молодого матроса на самом кончике рейка латинского паруса бизань-мачты note 51 : раскачиваясь на ветру, он отдавал концы, удерживающие парус. Время от времени Пепе с тревогой поглядывал вниз, чтобы узнать, замечено его возращение или нет, и, несмотря на свою обычную ловкость, даже немного замешкался, чем и привлек к себе всеобщее внимание. Колумб сделал знак, — что узнал его, и обрадованный юноша тотчас отдал парус.
Адмирал вместе с Луисом подошли к гакаборту note 52 , чтобы взглянуть, не осталось ли какой-нибудь лодки вблизи каравеллы «Санта-Мария». И действительно, возле самого судна плыл ялик, где на веслах сидела одна Моника, — только поэтому ей и позволили подойти так близко.
Увидев адмирала, Моника всплеснула руками, словно хотела что-то сказать, но не решалась. Колумб понял, что жена Пепе растерялась от воплей толпы, множества любопытных глаз и необычной близости каравеллы, которая возвышалась над ней, как стена.
— Я вижу, твой муж сдержал свое слово, добрая женщина, — заговорил он первым так мягко и с такой лаской, что Луис даже удивился. — Наверно, это ты сказала ему, что лучше честно послужить королеве, чем сделаться всеми гонимым беглецом?
— Да, сеньор! — ответила Моника. — Раз надо послужить господу, я отдаю королеве мужа без ропота, хотя и против своей воли. Теперь я вижу, что была виновата. Я буду молиться, чтобы мой Пепе всегда был впереди!
— Вот слова, достойные верной жены и доброй католички! Молись за нас и будь уверена, что твой Пепе увидит Катай, получит свою долю сокровищ и вернется домой целым и невредимым.
— Ах, сеньор, но когда? — воскликнула Моника, которая, несмотря на всю свою религиозность и кажущуюся решимость, не могла совладать со своим женским горем.
— Это уж как богу будет угодно, добрая… Как твое имя, женщина?
— Моника, сеньор адмирал! А моего мужа зовут Пепе, а нашего бедного сына, который остался теперь без отца, окрестили Хуаном. Мы настоящие испанцы, в нас нет ни капли мавританской крови. Вспомните об этом, сеньор адмирал, когда вам понадобится человек на опасное дело!
— Можешь быть спокойна, я позабочусь об отце твоего Хуана, — с улыбкой проговорил Колумб, хотя слезы застилали ему глаза. — Я ведь тоже оставлю на берегу тех, кто дорог моему сердцу, и среди них — своего сына, — у которого нет матери. Если что-нибудь случится с нашими судами, мой Диего останется круглым сиротой, а у твоего Хуана все же будет ласка и заботы матери!
— Простите меня, сеньор, тысячу раз простите! — воскликнула Моника, растроганная горем, которое слышалось в голосе адмирала. — Мы все думаем только о себе! Когда у нас своя большая беда, мы забываем о чужих страданиях. Плывите же с богом, и пусть мой муж будет всегда при вас! Если бы мой Хуан не был так мал, я бы и его отпустила вместе в вами…
Голос Моники прервался, она взялась за весла и начала медленно отгребать в сторону; казалось, сам ялик не хотел удаляться и сопротивлялся веслам, направлявшим его к берегу.
Разговор этот происходил довольно громко, так что, когда Колумб обернулся, он увидел, что находившиеся поблизости матросы замерли на своих местах, боясь проронить хоть слово. В эту минуту якорь «Санта-Марии» отделился от дна, и она стала уклоняться под ветер. В следующее мгновение большой квадратный фок note 53 каравеллы начал наполняться ветром, и вскоре все три судна медленно вышли из бокового рукава реки Одьеля, где стояли на якоре, и уверенно двинулись вниз по течению к устью реки.
Солнце еще не взошло или, вернее, только восходило над холмами, как сияющий волшебный шар. На судах поставили все паруса. В то великолепное утро многие с грустью смотрели на удаляющиеся берега Испании, словно предчувствуя, что уже не увидят их никогда.
Большая часть лодок следовала за «Пинтой» и «Ниньей» до устья реки, а некоторые плыли за ними еще часа два, высоко взлетая на пологих волнах пробуждающегося океана. Лишь когда поднялся свежий ветер с запада, они мало-помалу отстали, провожая моряков последними горестными воплями и прощальными взмахами рук. Словно освободившись от пут, каравеллы устремились в голубые просторы Атлантики, подобно людям, влекомым неведомой судьбой, которой они не в силах ни предвидеть, ни избежать.
День был прекрасный, ветер ровный и сильный. Казалось, все благоприятствовало плаванию, однако будущее было скрыто во мраке неизвестности, и эта неизвестность пугала большинство моряков, покинувших все, что было им близко и дорого. Они только знали, что адмирал намеревался как можно скорее достичь Канарских островов, а оттуда двинуться в неведомые просторы океана, где еще не побывало ни одно судно. Поэтому все считали, что за Канарскими островами и начнется самое страшное, и многие с ужасом ожидали их появления на горизонте, как приговоренные к смерти ждут утра казни.
Однако не все были столь трусливы. Многие заранее подготовились душой и разумом ко всевозможным опасностям, но даже и те колебались. Бывали часы, когда вся команда вдруг проникалась надеждой на успех и матросы начинали обсуждать выгоды, которые сулило это плавание, затем так же внезапно всех охватывали безотчетная тревога и неуверенность, близкая к отчаянию.
