Константин Бадигин - Чужие паруса
— Кто здесь и чего вам нужно? — раздался приглушенный голос из церкви.
— Царские люди, — во благо соврал Степан, — по делу, игумена вашего надо.
— Отойдите, слуги антихристовы, — раздалось в ответ громко и повелительно, — оставьте нас, или мы сгорим!
Мужики с испугом глядели друг на друга.
— И сгорят, убей меня бог, сгорят! — рявкнул волосатый Арефа и снял шапку. Степана вдруг осенило.
— Думают, дураки, мы скит разорять пришли. Святоши заумные, дьяволы! — ругался он. — Упредить надо, кто мы И снова в дверь посыпались удары.
— Отцы святые, — взвыл Шарапов не своим голосом, — крестьяне мы, за древнее благочестие стоим, отопритесь бога ради, отцы святые!
В церкви все замерло. Прислушавшись, Степан еще с большей силой затарабанил в двери.
— Перепугаем старцев до смерти, — остановил Степана Малыгин, — и в самом деле сожгутся.
Неожиданно раздалось многоголосое громкое пение. Пели похоронное, берущее за душу.
Мужики застыли, открыв рты и выпучив глаза. Стало страшно.
— Дым! — в ужасе завопил Малыгин, указывая на стены церкви.
Из волоковых окон валил густой дым, клубами уходя в небо.
— Наташенька, голубка милая! — дико закричал Степан. — Ломай двери, братцы, разбирай стены!
— Со святыми упокой, — словно в ответ, донеслось из церкви.
Опомнясь, бросились с топорами мужики. От многих рук подались толстые бревна стен, затрещала тяжелая дверь.
Но огонь в церкви быстро разгорался. Длинные языки пламени лизали тесовую крышу, пламя охватило купол.
С ликованием мужики вытащили из стены первое бревно. Но радость была преждевременной: из провала посыпалась щебенка. Святые отцы церквушку ладили крепко, в две стены, закладывая между ними камнем.
Пение в молельной прекратилось. Теперь кричали страшно, дико. Запахло жареным мясом.
Бросив бесполезную работу, мужики кинулись к двери и, словно тараном, вышибли ее. Огонь и дым вырвались из церкви. Поливая друг друга водой, мужики храбро кинулись в полымя. Длинными баграми вытаскивали человеческие тела, кучей лежавшие на полу. Те, что лежали сверху, обгорели, обуглились, а внизу — задохнулись от дыма.
В наступившей темноте ярко пылала церковь.
С полсотни человек удалось вытащить на двор. Немногие ожили на чистом воздухе. По счастью, ветра не было. Мужики не дали выгореть скиту. А церковь, рухнув, сгорела дотла.
Степан, оборванный и мокрый, с опаленной бородой, метался среди спасенных, разыскивая Наталью.
В одной из келий мужики отыскали трясущихся, потерявших от страха язык большака Сафрония, дородную начальную матку Таифу и трех соборных старцев. Среди них был Аристарх.
Глава двадцать вторая
НА РАЗБИТОМ КОРАБЛЕ
Когда затихли выстрелы, Иван Химков, укрытый деревянными обломками, поднял голову. С палубы брига доносились крики, хриплая ругань. Матросы, повиснув на реях, ставили паруса. Бриг медленно разворачивался; набрав ветра, корабль рванулся вперед, оставляя за собой пенящиеся струи.
Первый выстрел пиратской пушки ранил Химкова. Рухнула сбитая ядром мачта; тяжелый парус накрыл кормщика, и он вместе с обломками рангоута вывалился за борт. Химков не видел, как пираты перебили его товарищей, не помнил, как выбрался на поверхность, как держался на воде, уцепившись за сломанный рей. Взрыв пороховой бочки вернул Химкову сознание.
«Все кончено, — подумал он, — погибла лодья».
Но смертельно раненный «Святой Варлаам» остался на плаву. Пушечные ядра не смогли потопить лодью, шитую вицей и деревянными гвоздями, да вдобавок с пустыми трюмами.
Иван Химков видел, как быстро удалялся пиратский корабль. Потонул за горизонтом зеленый корпус, ушли в воду и рубка и мостик. Потом вместо высоких мачт с большими парусами виднелась маленькая белая точка. Но и она быстро растаяла в морской дали.
Взор Химкова с надеждой обратился к лодье, искалеченной, свалившейся на один борт. Казалось, лодья приближалась к нему, вернее, ветер наносил кучу бревен и досок на «Святой Варлаам». Обломки мачт и рей, спутанные такелажем и разодранными парусами, вместе с Химковым медленно двигались вдоль борта. Перед глазами кормщика возникли рваные закраины дыр, глубокие царапины, отставшие доски обшивки.
«Как попасть на корабль? Кабы не раненая рука… Покричать разве? — мелькнула мысль. — Ребята помогут».
— Э-гей! — крикнул Химков. — Отзовись.
Но все мертво на лодье. Только море шумит да тоскливо кричат чайки… Он крикнул еще раз. Опять молчание.
Стуча зубами от холода, пересиливая боль, Химков ухватился за толстую веревку, свисавшую с кормы, и забрался на палубу.
Но лучше бы ему не видеть того, что открылось глазам. На залитых кровью, расщепленных ядрами досках неподвижно лежали его товарищи.
Шатаясь словно пьяный, трясущимися руками он ощупывал их безжизненные тела. Тут были не все, кто остался с ним на лодье. «Надо искать, скорей искать», — проносились бессвязные мысли. Он оглянулся: толстое дерево бизань-мачты свалилось набок; на верхней рее ветер трепал мокрые отяжелевшие обрывки парусов; на самой корме кучей лежала рваная парусина; черной змеей извивался спутанный смоляной трос.
Химков бросился в свою каюту. Но и она разрушена начисто. Вся кормовая часть лодьи была затоплена и глубоко сидела в воде. Сорванный с крючьев руль с громким стуком бился на волне о кормовые обводы.
— Тут порох рвали, — догадался Химков. Нос судна пострадал меньше, он выступал над водой выше, чем отяжелевшая корма. В поварне, где жили промышленники, все разбито и разбросано; на полу валяются открытые поморские сундуки. Все, что можно было унести, разворовали пираты. Химков посмотрел на пустые койки. «Вот здесь за тонкой перегородкой, — вспомнил он, — спал Егор Ченцов с рыжим веселым внуком Федюшкой. А здесь у камелька коротали свободное время молодые носошники Семен Городков и богатырь Степан Ружников…»
Химков вернулся на палубу. Он должен выполнить священный долг — похоронить мореходов. Привязав к ногам убитых по тяжелому камню, Иван запел поморскую погребальную, но слезы мешали ему. Снова и снова повторял он печальные слова.
— Студеное море, — так и не закончив молитву, сказал Иван, — прими мореходов, детей своих. Простите, други…
И вот он снова сидит один в поварне…
Черная тоска охватила Ивана, зачем он живет, одинокий, затерянный на разбитом корабле в бескрайнем Студеном море? Какие муки ждут его впереди?
В тяжелых думах прошло немало времени. Ему вспомнился далекий Грумант. Как живой, встал перед глазами суровый отец, поднялся из небытия богатырь Федор; Степан, весело улыбаясь, говорит ему что-то теплое, хорошее.
