Юрий Рытхэу - Остров надежды

Рядом лежала Нанехак. Она дышала настолько легко, словно ее и вовсе не было. Только тепло, ощущавшееся сквозь меховую одежду и согревавшее Ушакова, свидетельствовало о том, что она здесь.

Ушакову снилась большая река, над которой плыл молочно-белый пар. Состояние было блаженным, и только выглядывающие из белесого тумана черные головы собак вызывали недоумение.

Нанехак проснулась среди ночи от тишины и ощущения теплого дыхания на своей щеке. Она догадалась, что это Ушаков, и, не отодвигаясь, снова погрузилась в сладкий сон.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На следующий день у подножия Медвежьих гор путников встретила по-настоящему хорошая погода. Хотя низовая пурга все еще продолжалась, ехать было можно. На юго-западе горел огромный огненный шар солнца, заливая все вокруг красным светом. Казалось, что струящийся под ветром снег — это раскаленный металл, обтекающий высящийся на горизонте густо-фиолетовый пик Берри и окрестные горы.

Нанехак смотрела на горящий огнем снег, и странное волнение поднималось у нее в груди, будто такой же пожар вспыхивал в ее сердце.

— Красиво? — спросил на привале Ушаков.

Нанехак ответила по-эскимосски:

— Пинепихтук! Очень красиво!

Дорога, видимо, окончательно вылечила русского умилыка и вернула ему облик того молодого человека, который сошел с большого железного парохода в бухте Провидения и позвал жителей нищего Урилыка на далекий остров, который покойный Иерок назвал островом надежды.

— Ты следи за опушкой малахая, — сказала Нанехак Ушакову. — Как только увидишь, что нарастает снег, стряхивай. Сейчас очень холодно, и можно обморозиться.

На привале, пока мужчины кормили собак, разрубая топорами смерзшийся до каменной твердости копальхен, Нанехак на примусе готовила ужин.

Холод действовал удручающе. Стоит посидеть несколько минут в неподвижности даже в нагретой примусом палатке, как начинают ныть и неметь пальцы ног.

Нанехак расстелила спальный мешок и сказала Ушакову:

— Сними верхнюю кухлянку, камусовые штаны, торбаза и забирайся внутрь.

— А ноги? — спросил Ушаков. — Ноги не замерзнут?

— Ноги обмотаем кухлянкой, с ними ничего не случится, — успокоила Нанехак.

Ушаков последовал ее совету, залез в спальный мешок и вскоре почувствовал, как блаженное тепло поднимается от ног, разливается по всему телу. В маленькие кукули залезли и дети, укрывшиеся в соседней палатке. Однако спальных мешков на всех не хватило, и остальные эскимосы вынуждены были время от времени выходить на улицу, чтобы разогнать застывшую кровь.

Сама Нанехак пристроилась рядом с умилыком, уверив в то, что ее меховой комбинезон даже лучше, чем спальный мешок. Когда Ушаков недоверчиво покачал головой, эскимосы единодушно подтвердили ее слова.

— Внутри как в пологе! — сказал Анакуль. — Если бы Нана пустила меня туда погреться…

— Надо было брать собственную жену, — незло огрызнулась Нанехак.

— В следующий раз так и сделаю, — засмеялся Анакуль.

В эту ночь замерзшие собаки несколько раз завывали, будя спящих.

Нанехак просыпалась и чувствовала теплое дыхание умилыка. В темноте никто не видел, как она намеренно приближала свое лицо к спящему в меховом мешке и с довольной улыбкой снова засыпала.

Наутро Ушакова пришлось будить: таким сладким был его сон.

— Умилык, проспишь хороший день!

День и впрямь занимался прекрасный. Когда после плотного завтрака Ушаков вышел из палатки, ему даже показалось, что откуда-то, из далекого далека, повеяло свежим весенним запахом.

Долго разгоралась утренняя заря, и к тому часу, когда из-за зубчатого горного хребта показался ярко-красный солнечный диск, нарты уже добрались до берегового припая.

На первый взгляд это была такая же тундра. Но здесь из-под наметенных сугробов уже торчали обломки деревьев, занесенные на арктический остров морскими течениями.

Истосковавшись по большому огню, люди быстро собрали плавник и разожгли костры. Не теряя времени, дружно принялись ставить яранги. Установив меховой полог, решили испробовать в нем железную печурку. Через несколько минут в тесном закутке стало нестерпимо жарко и душно. Ушаков заторопился наружу, тем более что женщины сбросили свои кэркэры и остались в одних кожаных набедренных повязках.

— Жарко внутри, — оправдываясь, сказал Ушаков, вытирая вспотевшее лицо меховой оторочкой капюшона.

— Зато хорошо спать, — заметил Апар, только что закончивший кормить собак.

В тот же вечер Аналько, не стесняясь русского умилыка, отправился на морской берег нагруженный жертвоприношениями, чтобы установить дружеские отношения с местным Тугныгаком. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Ушаков думал о том, что после той памятной добычи медведя эскимосы и впрямь стали относиться к нему с какой-то особой почтительностью, в которой чувствовалось признание его власти над Потусторонними силами. И чем больше он старался убедить их в обратном, тем они более укреплялись в своей вере. Вон и Аналько ведет себя так, словно считает, что и Ушаков, если уже не сделал собственного жертвоприношения здешним Силам, то уж наверняка установил с ними особый контакт.

Аналько думал не совсем так, но, обращаясь к здешним богам, он уверял их, что благосклонность русского умилыка распространяется и на него лично. Он так и сказал:

— Русский большевик послал меня сюда обживать этот берег и промышлять зверя… Всякий вред, наносимый мне, будет вредом, направленным на русского умилыка… Мы идем к вам с добрым, открытым сердце. Глядите, какие подарки я принес вам. Тут и сахар, и чай, и табак… Не только жевательный и курительный, но даже в бумажных трубочках, называемых папиросы. Есть и маленькие колбаски — сосиски из мяса русских коров, и шоколад… Но это только добавление к нашим обычным жертвам — мясу моржа и нерпы, салу. Я знаю, что вы любите оленью колбасу — кывик, но и эти сосиски нисколько не хуже…

Ушаков, не подозревавший о том, что Аналько ведет беседу с местными богами и от его имени, решал мучительную задачу: то ли мерзнуть ночь в спальном мешке в палатке, то ли принять приглашение Нанехак и переночевать в пологе.

— Но там душно и нечем дышать, — слабо протестовал Ушаков.

— Голову можно держать в чоттагине, на свежем воздухе, — сказала Нанехак. — Зато все тело и ноги будут в тепле.

Позже Ушаков смог по достоинству оценить меховой полог. Он нагревался почти моментально, особенно когда и нем разжигали маленькую железную печку. Но даже и без огня в нем было настолько тепло, что Ушаков, по примеру эскимосов, быстро разоблачился, оставшись в одном нижнем белье.