Виктор Устьянцев - Океан не спит
— И часто вы с ним спорите?
— Бывает. Мы редко встречаемся, и, кажется, оба вполне этим довольны.
— Как я догадываюсь, тут столкновения не на какой-то личной почве.
— Нет, не на личной. И все-таки я бы не хотел говорить об этом. Не потому, что вы можете истолковать это как жалобу или мелкое недовольство. Люблю драться в открытом бою.
— Предпочитая отмалчиваться? Я предлагал вам написать.
— А я не уверен, что надо придавать этому столь большое общественное звучание.
Нина принесла второе — карпа, зажаренного в сметане.
— Вы о музыке? Дима очень любит музыку и притом только серьезную, начисто отрицая джаз и вообще всякую легкую музыку. Он ужасно старомоден. Во время отпуска мы заезжали на несколько дней в Москву, так он пошел в МХАТ смотреть «Чайку». Сколько можно? Ведь знает наизусть.
— И это говорит филолог! Ей, видите ли, нравится «Голый король». Я посмотрел и убедился только в одном, король действительно голый и никакого отношения к настоящему, большому искусству не имеет.
Разговор вернулся в прежнее русло, и Николаю пришлось заняться карпом. Он мог бы и поддержать разговор, ибо был для него достаточно подготовлен, но знал, что от него ждут чего-то большего. Сколько раз, забираясь в такие вот дальние гарнизоны, он замечал, что люди тянутся к нему как к эрудированному, знающему все тонкости литературы человеку. А он не знал этих тонкостей, потому что был не профессиональным литератором, а всего-навсего сотрудником газеты. Он не винил этих людей, не понимающих разницы между литератором и газетчиком, он всегда ставил в вину себе недостаток собственных знаний, старался пополнить их, каждый раз яростно принимался за самоусовершенствование, но через несколько дней обнаруживал, что у него на это совсем не остается времени. Недаром журналисты называют газету мясорубкой, она съедает человека целиком. Кто-то даже подсчитал, что самая короткая продолжительность жизни именно у журналистов.
Когда они, пообедав, вышли из домика, Савин спросил:
— Вы не собираетесь на позиции?
— Да нет…
— Жаль. Сейчас все на позициях. Пойдемте тогда к Лапшиным. Между прочим, жена лейтенанта Лапшина — врач. И ведь вот что обидно: врачебная практика у нее большая, а диплом пропадает. В двух соседних деревнях по штату, как и у нас, положен только фельдшер. Лапшина на общественных началах шесть дней в неделю ведет прием, а вот диплом пропадает. Пусть ей не платят, она этого и не требует, пусть не исчисляют стаж работы, по надо бы в ее трудовой книжке сделать какую-то запись, которая бы сохраняла диплом. Я писал в министерство здравоохранения, мне ответили, что таких врачей, имеющих достаточную для поддержания квалификации практику, много, но закон есть закон. Вот бы вам об этом и написать, поставить вопрос в печати и, может быть, добиться, чтобы эта категория врачей не была обижена законом. Тем более что само министерство подтверждает, что таких людей много.
— А почему бы вам самому не написать об этом в газету?
— Ну какой из меня писатель!
— Слушайте, не кокетничайте своей ультраскромностью. Мы же с вами коммунисты. Ведь наверняка у вас есть и другие вопросы, которые просто необходимо поставить в печати.
— Есть.
— Ну вот и напишите. Через неделю.
— Через месяц.
— Хорошо.
У Лапшиных обедали. За столом сидели кроме хозяев и их дочери шофер и Наташа. Жена Лапшина пригласила Николая и Савина к столу, но они отказались.
— Спасибо, мы уже обедали. Просто зашли сказать, что через час надо выезжать. Кстати, Наташа, вы собирались за медикаментами, так вот и поезжайте. Сегодня получите, а завтра в полк пойдет наша машина, с ней и вернетесь.
Девушка кивнула и благодарно улыбнулась капитану.
Через час они выехали. Николай устроился на заднем сиденье и опять погрузился в свои думы. Он думал о том, что его поездка в дивизион, в сущности, ничего не дала для статьи Коротаева и вряд ли вообще была необходимой. Может быть, Савин, как обещал, напишет статью. «Посмотрим, что из этого получится». О Савине у Николая так и не сложилось определенного мнения. Он старался не судить о людях по первым впечатлениям и поэтому не хотел сейчас делать никаких выводов даже для себя, но решил, что при первой же возможности постарается познакомиться с капитаном поближе. «А жена у него начитанная. В лесу делать нечего, детей у них нет, вот и читает. Надо будет и мне прочитать хотя бы те книги, о которых так или иначе говорят».
У него уже накопилось немало этих непрочитанных книг, он выписывал «Роман-газету», но успел прочитать всего три-четыре выпуска, а с другими ознакомился только по аннотациям на обложках.
Он не был литератором, допускал, что в своей оценке общего состояния литературы может ошибаться, как человек не вполне компетентный. Но он был журналистом, тоже писал историю современности и больше всего ценил в публицистике боевитость и злободневность. И поэтому всем другим произведениям предпочитал написанные о современности.
3
Коротаев сидел за столом и дописывал последнюю страницу. Перед ним лежали папки с протоколами и планами работы, в каждой было по нескольку закладок. Николай взял одну из папок и стал листать. Протоколы были оформлены аккуратно, пожалуй, даже любовно, но записи в них были как две капли воды похожи одна на другую. Вероятно, до перепечатки на машинке они тщательно редактировались, и теперь по ним совершенно невозможно было установить, кто о чем говорил. Выступления членов парткома оказались удивительно обкатанными, общими. Конечно, никто из них в жизни не говорит таким языком.
Николай взял другую папку — с планами. В ней тоже было все аккуратно подшито и отмечено. В образцовом состоянии оказалась и третья папка: «Решения и указания вышестоящих органов». Николай сам не был аккуратным человеком, но людей, пунктуально выполняющих все предписания и нормы, уважал. Однако сейчас он, написавший и отредактировавший не одну статью о правильном ведении партийного хозяйства, вместо того чтобы умилиться при виде всех этих образцово оформленных бумаг, почувствовал вдруг глухое раздражение и недоверие и к ним и к тому, кто их так любовно содержал. Если из них выхолощено все живое и человеческое, то зачем они вообще? Чтобы вспомнить, что когда-то какой-то вопрос все-таки обсуждался? Или сунуть эти папки под нос очередному инспектору из «вышестоящих органов»? Ведь все эти бумаги ровно ничего не говорят о живой работе с людьми. И нет ли тут связи с тем, что случайно обронил Савин: «Его дело писать, наше дело работать»?
Николай понимал, что для таких подозрений у него, собственно, пока нет никаких оснований, хотя каким-то чутьем он угадывал, что тут что-то не так. Но, будучи человеком добросовестным, он редко полагался на интуицию, а больше верил фактам. И он постарался сам рассеять эти свои подозрения, старательно убеждая себя в том, что они не имеют под собой решительно никакой почвы. В конце концов, это лучший на флоте полк, и успехи его, безусловно, — в значительной степени заслуга партийного комитета. Эта привычная формулировка казалась спасительной.
