Питер Бенчли - Девушка из Моря Кортеса

Да, мурена действительно оказалась на месте. Она сидела неподвижно в своей норе, и поначалу ее нужно было упрашивать отведать угощение.

«Наверное, дуется на нас за то, что мы уплыли вчера», — подумала Палома.

Постепенно мурена совсем осмелела и стала все дальше и дальше высовываться из норы. И Палома, чья уверенность в себе росла, отходила все дальше и дальше, стараясь заставить мурену полностью вылезти из укрытия.

Она не видела — и никогда не узнала, что все это время Хобим, который держался в шаге или двух от нее, сжимал за спиной нож в кулаке.

Она скормила мурене пять кусков рыбы, в то время как та свободно держалась на одном месте благодаря едва заметным движениям плавников, что росли поверху и понизу ее тела.

В пакете осталось где-то полдюжины кусков рыбы, и тогда Палома взяла один кусок в левую руку и медленно, спокойно отвела его в сторону, а потом снова — к плечу. Слегка вздрогнув, мурена последовала за ним.

Палома обвела рукой с рыбой вокруг головы, потом переложила приманку в правую руку, призывая мурену оплыть ее сзади. Хвост мурены прошел у нее прямо над левым плечом, голова — над правым, и только тогда девочка отдала ей причитающийся кусок. Мурена проглотила рыбу и осталась на месте, обвитая вокруг плеч Паломы, как нарядная меховая накидка.

Палома скормила животному еще два куска рыбы, и в пакете осталось только три. Она посмотрела на Хобима и увидела, что его глаза широко раскрыты и вены по обеим сторонам его шеи вздулись и стали толщиной с якорную веревку. На секунду ей показалось, что он боится за нее — возможно, так оно и было, — но потом ей пришло в голову, что они оба уже давно не дышат, поскольку здесь нечем дышать, а дышать тем не менее нужно.

Она взяла последние куски рыбы, скатала их в комок и поднесла к открытой пасти мурены, подняв его немного вверх, чтобы мурена тоже слегка поднялась, доставая еду. В это время девочка поднырнула вниз и, с силой оттолкнувшись ногами, почти резко вертикально начала подниматься на поверхность.

Хобим не стал ее наказывать — не было такой необходимости. Они прекрасно знали, что каждый из них думает. Палома повела себя безрассудно, но удачно отделалась; она рисковала и победила. У нее, несомненно, был дар, о котором говорил Хобим, возможно даже очень большой, но ей предстоит научиться правильно им пользоваться. И не следует повторять подобные выходки, когда рядом нет Хобима.

За всю дорогу домой они обменялись только парой слов.

«Я думаю, она заслуживает, чтобы ей придумали имя. Как насчет Панчо?» — сказала Палома.

«Это не „она“ и не „он“, а „оно“. У него нет имени, и, пожалуйста, не надо ничего придумывать», — ответил Хобим.

Но втайне она все же называла мурену Панчо. Каждый раз, выходя в море с отцом, она не могла дождаться, когда же в конце дня она сможет навестить своего Панчо.

Всякий раз мурена обвивалась вокруг ее плеч — даже после кусочка или двух рыбы, — иногда опускалась ей на плечи и лежала там, а Палома, кормя, поглаживала ее по гладкой коже.

И вот однажды мурена исчезла.

Сначала Палома подумала, что они ошиблись норой, но ориентиры вокруг были верными. Они обследовали каждую нору поблизости, потом обшарили всю гору целиком, надеясь, что рано или поздно проплывут мимо новой норы их знакомой и та выйдет наружу. Но этого не произошло.

«Ты говорил, что она никуда не уйдет!» Палома чувствовала себя несчастной, обманутой, словно мурена и Хобим сговорились провести ее и убедили в том, что, если она будет кормить мурену, та никуда не денется.

«Я этого не говорил. Я сказал, что она никуда не двинется без всякой на то причины. Наверное, такая причина нашлась».

«Что это за причина?» Неважно, что говорил отец, она все равно будет спорить с ним. Она докажет, что он не прав, заставит его почувствовать себя виноватым за то, что... но за что? Ей было все равно. Она хотела отомстить отцу за свое разочарование.

«Я не знаю. Может, она услышала тайные часы у себя внутри, которые напомнили ей, что время перейти на новое место. Или скрытый календарь подсказал, что время найти партнера».

«Разве ты не сказал, что это „оно“, а не „она“?»

Хобим улыбнулся, и, увидев это, Палома не смогла устоять и тоже улыбнулась.

«Хорошо, пускай будет „оно“. Может, по глупости оно попыталось съесть кого-то намного больше себя и само оказалось съеденным».

«Но кому по силам съесть его?»

«Только большой акуле. Нет, я не думаю, что так оно и было. Вероятно, она просто состарилась и поплыла на то место, куда мурены приходят умирать».

«Есть такое место?»

«Я не знаю. В том-то все и дело. Мы не можем знать точно, нам просто не дано знать. Вчера она была здесь, а сегодня ее уже нет. И мы с этим ничего не можем поделать».

«Но... она ведь любила нас, это было видно».

Хобим перестал улыбаться:

«Никогда не говори так».

«Она привыкла к нам. Я уверена в этом».

«Мы приучили ее к тому, что мы ее кормим. И только. Она не любит нас, и она не будет по нам скучать. Такие чувства ей не знакомы. Она находится совсем на другом уровне развития».

«Откуда ты знаешь?»

«Я... — Хобим запнулся, посмотрел на дочь и снова улыбнулся. — Я точно и не знаю».

«А как же тот дар, о котором ты говорил?»

«Он есть у тебя — больше, чем у кого бы то ни было. С другим человеком эта мурена никогда не вылезла бы из своей норы и не стала бы брать у него пищу. Но она доверяла тебе. В этом и заключается твой дар — в доверии».

При свете лунного света Палома опустилась на колени на причале и взяла в руки свернутую в узел мурену. Она осторожно попыталась развязать этот узел, чтобы результат учиненной братом расправы не казался таким ужасающим, чтобы стереть напоминание о пережитой животным агонии. Она вытянула скользкий хвост из петли, образованной телом, и разложила мертвую рыбу на досках причала. Но мурена уже окоченела, и тело ее неестественно скорчилось. Она не распрямилась, а лежала, покачиваясь на досках, как сучковатая палка, постукивая по ним неподвижной головой.

Палома подняла мурену и выбросила ее в море. Та упала поверх кучи мертвых тел, которые уже начало уносить в море отливом, и постепенно скрылась среди них.

Все еще стоя на коленях, Палома провела глазами вдоль золотистой дорожки, прочерченной луной на поверхности моря. У этой дорожки не было конца или начала, казалось, что она по какому-то волшебству возникла из ниоткуда на этой черной, как смола, стороне горизонта и растворялась где-то на другой стороне.

Если бы ей довелось разыскать отца, где бы он сейчас ни был (Палома старалась много об этом не думать, потому что воображение ее простиралось в такие дали, что могло вот-вот лопнуть), то, наверное, она встретила бы его именно там — между небом и водой, где находится этот источник лунной дорожки.