Иван Медведев - Рыцари моря
Дети на Таити пользовались особенной любовью. На райском острове, где сама жизнь — сказка, счастливее детей не могло быть. Осиротевшего ребёнка, даже если у него не было родственников, всё равно забирала какая‑нибудь семья. Для матросов «Баунти», где каждый третий вырос сиротой, оставшись один на один с жестокой судьбой, подобная жизнь не могла присниться в самом волшебном сне. Черноглазые живые ребятишки бегали по поручениям старших, убирали листья возле домов, извлекали мякоть из кокосовых орехов для обеда. Девочки помогали готовить, а мальчики с необыкновенной ловкостью взбирались на деревья и сбивали плоды. Полинезийцев отличало мягкое, чуткое, всепрощающее отношение к младшему поколению. Англичане ни разу не увидели плачущего ребёнка, зато попадались светловолосые дети, потомки моряков предыдущих экспедиций[38]. Переполненные радостью жизни, юные таитяне выплёскивали её в шумных подвижных играх.
Сады на Таити превосходили сады Эдема: жители острова могли вволю есть свой росший на деревьях хлеб, предаваться любви и развлечениям и, в отличие от Адама и Евы, не чувствовать за собой никакой вины.
Хлебное дерево напоминало клён или вяз — развесистая крона с глубоко вырезанными листьями. Приготовленные на костре плоды, достигающие двадцати килограммов, имели вкус булки с примесью картофеля. Девять месяцев в году деревья приносили свежие плоды, остальные три месяца в пигцу шло кислое тесто из них, которое хранили в своеобразных холодильниках—земляных ямах, выстланных листьями.
Но самым удивительным на острове были женщины. Таитянки обладали шармом, придавали изящество и кокетство куску материи, которым прикрывались; использовали косметику из доступных им растительных средств, большую часть времени проводили в изобретении новых причёсок и других разнообразных приёмов искусства женского обольщения. Главная забота таитянки —нравиться своему тане (мужу, любовнику). На солнце они появлялись в очаровательных тростниковых шляпках, поэтому кожа у них светлее, чем у мужчин, черты лица тоньше.
С момента открытия острова моральный кодекс полинезийцев подвёргся ханжескому осуждению, ведь он не вписывался в европейские рамки христианской морали. Однако сама природа способствовала раннему половому созреванию, и жители благодатной страны не видели причин, чтобы не следовать инстинкту, если это доставляет удовольствие. Мораль полинезийцев не хуже и не лучше европейской. Просто она другая. Девушка свободна в своём выборе, и сколько бы она ни имела связей, это не препятствует её замужеству. Ей незачем противиться влиянию климата и соблазну примеров. Воздух, которым она дышит, пение, эротические танцы—всё напоминает о прелестях любви и призывает предаться ей.
Островитяне не знали ревности. Муж мог поколотить жену только за то, что она подарила кому‑либо свою благосклонность без его ведома. Незамужних матерей здесь не преследуют, не лишают уважения и доверия, как в Европе того времени, а, напротив, окружают заботой. Наиболее склонны к сексу женщины низкого сословия. Добиться любви именитой таитянки так же трудно, как в любой другой стране. Джентльмены с «Баунти» на какие только ухищрения не шли, чтобы соблазнить местных аристократок, но кокетки, принимая подарки и расточая авансы, под конец всегда обманывали надежды распалившихся гардемаринов. Браки заключались так же легко, как и расторгались. Достаточно было сказать супругу «фиу», чтобы снова стать свободной.
В красоте таитянок чувствовалось что‑то первобытное, она излучала силу. Воспитанные в гармонии с природой, они сохранили свободную лёгкую походку и кошачью гибкость,
Вечером, когда «хлебный отряд» возвращался к палатке на мысе Венера, девушки развлекали моряков пением и танцами. Таитянки обожали беседы, их любопытство не знало предела. Особенно островитянок интересовало, как выглядят европейские женщины, во что они одеваются, какую употребляют косметику, что едят вместе с мужчинами, а что отдельно, как они любят своих мужчин. Хотя большинство моряков не понимало языка, очень легко объяснялись жестами. Благодаря коммерческим талантам канонира Пековера ежедневно на ужин подавались огромные порции жареной свинины, ямс и плоды хлебного дерева То, о чём моряки не могли и мечтать в Англии, здесь стало будничным делом. Вкусив райской жизни, очень трудно потом отказаться от неё ради пресловутого чувства долга и неопределённого будущего военного моряка.
Пока маленький отряд лейтенанта набивал палатку саженцами, капитан Блай каждый день принимал в душной каюте вождей острова, куда подавались обильные трапезы. Помаре очень ревниво относился к этим визитам именитых соплеменников и всегда был готов оставить свой пост возле палатки ради доброго обеда.
Железный капитан тоже поддался чувству всеобщего праздника и проявлял известное чувство юмора. Матрос Миллуорд, выполнявший на корабле по совместительству функции брадобрея, захватил с собой из Англии болванку с искусно нарисованным лицом, какие выставляли в лондонских цирюльнях для показа причёсок. Миллуорд аккуратно причесал голову, надел её на палку и с помощью нескольких выкроенных кусков материи придал ей вид женщины.
Когда прибыли очередные гости и увидели манекен на палубе, посыпались возгласы:
— Какая красивая англичанка!
— Это жена Параи?
Одна таитянка подбежала к ней с подарками. Матросы «вкапывались со смеху. Но даже узнав, что это не настоящая женщина, таитяне продолжали восхищаться манекеном и просили капитана привезти подобных кукол в следующий раз.
Через месяц сбор саженцев был закончен, побеги посажены в горшки, ботаник Нельсон доложил, что все деревца принялись, но капитан не спешил в обратный путь: с ноября по март из‑за противных ветров невозможно пройти через Торресов пролив из Тихого океана в Индийский. А возвращаться через мыс Горн не имело смысла — саженцы погибнут от холода. Поневоле Блаю пришлось ещё несколько месяцев дожидаться на острове благоприятных условий плавания. Сама природа вмешивалась в планы капитана, давая возможность психологически созреть мятежу в душах матросов.
Продолжались стычки капитана с плотником. Перселл отказался выточить точильный камень для Хитихити.
—Мои обязанности старшего плотника ограничиваются нуждами корабля и команды, — заявил плотник. — Достаточно того, что я убил целую неделю, сколачивая сундуки для ваших друзей–дикарей. С меня довольно, сэр.
Перселла можно понять: он работал в то время, как его товарищи предавались радостям жизни. Возвращавшиеся из увольнения на берег моряки рассказывали удивительные вещи.
