Константин Бадигин - Чужие паруса
— Яков Васильевич, пощади, по бедности я! Детишки дома, оголодали. Степан, Степушка родной, заступись! — молил он, ползая на коленях.
У Степана задрожала пищаль в руках. Яков, заметив колебания Шарапова, решил дело сам…
— Лютости в тебе много, Яков. Страшный ты человек, — укладываясь спать, сказал Степан.
— Не я — он нас жизни решил бы, — нехотя ответил Рябой, — знаю его, подлый мужик. Не единожды в тюрьмах за воровство сиживал… В лесах всякие люди живут.
В ночь стало студено. То ли от холода, то ли от пережитого Степан долго не мог согреться и заснуть.
Утром Шарапов проснулся от птичьего гама. Рассвет только начинался. Яков уже встал и что-то мастерил, сидя на пенечке. На костре варилась уха. От котла разносился ароматный дух.
Увидев, что Степан проснулся, Яков подошел к нему, держа в руках трубку, сделанную из березовой коры, и шест с расщепом на одном конце. В расщеп была вставлена небольшая палочка.
— Без этой снасти раковину добыть трудно, — объяснил он. — Видать, не промышлял ране-то? На-кось, тебе сделал.
— Слыхать слыхал, а самому чтоб — не приходилось, — рассматривая с интересом орудие ловли, ответил Степан.
Закусив ушицей, мужики полезли на плот. Подняв тяжелый камень со дна, служивший вместо якоря, они протянули плот немного вверх по течению. Здесь камень бросили снова.
— В трубу смотри, Степан, вот так, — показывал Яков, — увидишь раковину, в расщеп прихватывай.
Степан долго ничего не видел. Но когда глаза привыкли к темному однообразию речного дна, ему удалось подцепить в расщеп корявую на вид ракушку. Степан бросил свою добычу в берестяную кошелку, стоявшую под руками. Взглянув, Яков одобрительно кивнул головой. Раковина была большая — величиной с хороший кулак.
День выдался погожий. На безоблачном небе ярко светило солнышко. В такую погоду искать жемчужины было легко, не то что в пасмурный день. Медленно передвигая плот по реке и проглядывая дно, ловцы напромышляли к солнечному закату полную корзину. У Степана с непривычки ломило спину и болела шея.
— Темно, — наконец сказал Яков, — на сей день довольно. Пойдем смотреть, что бог дал.
Расстелив оленье одеяло, мужики сели, поставив рядом берестяную кошелку.
— Учись, Степан. — Яков взял нож и стал осторожно раздвигать створки жемчужницы. Первая раковина была пустая. — Не угадал, — недовольно пробурчал он, бросая раковину в реку. — Пустую-то ее и открывать не надо — так видно.
Попадались мелкие матовые жемчужины то с горошину размером, то с рыбью икринку. Яков молча клал их в мешочек. Но, открыв большую, неприглядною с виду раковину, он оживился.
— Счастье, — сказал Яков, показывая черную жемчужину величиной с лесной орех.
Жемчужина была прозрачна, на солнце вспыхивала и искрилась. Переливаясь огнями, она будто дышала.
— Ну-к что ж, красивая, — не мог удержаться от восхищения Степан. — Дорого ли такая стоит?
— Ежели в Архангельске продашь, сотню в карман положишь. Черная-то не в пример дороже… Большая, поболе воробьиного яйца. Другой всю жизнь проищет, не найдет.
Когда открыли все раковины, в мешочке у Якова оказались пять белых больших жемчужин, одна черная, два десятка жемчужных зерен размером с большую горошину и горсть мелкого жемчуга.
— Бери. — Яков снял мешочек с пояса и протянул его Степану. — Бери, Степан, все твое!
— Почему все? Пополам, Яков, вместе собирали, — стал отказываться Шарапов.
— Так велел отец, — отрубил угрюмый мужик и сам привязал мешочек к поясу Шарапова. — Ежели понадобится, еще наберу.
— Ну-к что ж, спасибо, друг, выручил, теперь и на свадьбу Ивану хватит, — взволнованно благодарил Степан.
Под вечер следующего дня мужики возвращались в деревеньку Лешозеро.
По дороге не раз и не два пытался заговорить Степан, но Яков упорно отмалчивался.
— Вишь, как охмарило тебя, — с укоризной оказал Степан, — впервой вижу такого. Али умишком пообносился?
Взглянув на разобиженного Шарапова, Яков собрался ответить, но вдруг в ближних кустах дико вскричала сова. Мужики прислушались. Сова проплакала еще раз.
— Не птица, человек голос подает, — буркнул Яков, — нас остерегает. — Поднеся сжатые ладони к губам, он ответил пронзительным совиным плачем.
— Да ты, я вижу, на все руки мастер, — открыл было рот Степан.
Яков предостерегающе поднял руку.
— Побережись языком болтать, — прошептал он. Несколько минут прошло в молчании. В лесу тишина; только ветер шуршал осиновым листом. Совиный крик раздался ближе. Хрустнул под ногами валежник. Зашевелились ветви молодых березок, и в зеленях возникла взлохмаченная, волосатая голова.
— Гневашев, ты? — спросил Яков.
— Я, — ответил небольшой мужичонка, выползая из кустов, — воистину я.
— Пошто кричал? — строго спросил Яков Рябой.
— Солдаты в деревне, — быстро заговорил Гневашев, — седни в полдень из Каргополя пришли, истинно так. Наши в избе заперлись. Воевода приказал всех колодников монастырских изловить — и в Питер на правеж, истинно так. А в Питере разговор один: кнутом драть ноздри рвать — да на вечную каторгу.
— Ну-к что ж, выручать надо ребят, — сказал Степан. — Эх, задержались мы! Не пошли бы за… Яков грозно вытаращил глаза на Шарапова.
— Ходили, значит, нужда была, — отрезал он. Степан прикусил язык.
— Офицер высокий, око тряпицей черной перевязано, истинно так. Нашим мужикам офицер кричал: «До утра ежели не выйдете — живыми сожгу», истинно так. Меня Петро Малыгин упредить погнал.
— Как со двора сошел? — спросил Рябой.
— Тесину отогнул, пождал, пока дозорный отвернулся, и вышел, истинно так.
— Ладно, молодец, — похвалил Рябой. — Пойдем, Степан, посмотрим, пока не стемнело; свой-то глаз вернее.
Разговаривая, Фома Гневашев отворачивался, стыдливо прикрывал рукой распухший нос и черное пятно под глазом.
— Кто те рожу расквасил? — всмотревшись, хмуро спросил Яков Рябой. Гневашев вздохнул.
— Дьявол волосатый отблагодарил, — криво усмехнувшись, ответил он. — Арефа, чтоб его икота заела.
— С чего ба, кабыть мужик он смиренный, зазря мухи не обидит, — притворно удивился Яков.
— Случай вышел, — мямлил Гневашев, — зубом Арефа маялся. За ночь рожа у него — что твой котел, вспухла, скосоротилась, дак он, озлобясь, кулачище свой сунул, истинно так.
— Эх, Фома, Фома, хороший ты мужик, а не в свое дело встреваешь, — с укором сказал Яков, — знахарь…
У большой избы, где закрылись мужики, горели костры, в котлах, подвешенных на треногах, что-то варилось.
Несколько голых солдат бродили с сетью в озере.
