Дончо Папазов - С «Джу» через Тихий океан

С большим трудом смещаемся на юг по 8–9 миль за день. Ничтожно мало. Но и это стоит нервов и большого усердия. А нам надо непременно выйти на 10-ю южную параллель. Боюсь, как бы не подул южный ветер и не отбросил нас на север. И тогда – прощайте, Маркизы! Разминемся с ними. Паруса хорошо работают только при попутном ветре. Наша импровизированная мачта слишком низка. Многие дни держим курс на грани возможного. Если бы его удалось откорректировать всего на 5° к югу, всякие сомнения отпали бы.

Погода стоит как по заказу. Полностью отвечает описаниям южных морей. Все на месте – синий океан, голубое небо, свежий пассат, большие волны. Акулы. Дельфины. Лодка идет быстро. Ночные вахты – удовольствие. Душа распахивается навстречу красоте. Ветер звенит, и волна вдруг переламывается за бортом с мягким шелестом.

Вчера уже под вечер я впервые поймал в эфире полинезийскую мелодию. Эта музыка будет нашим спутником на протяжении еще 4000 миль.

Неожиданно зазвучала знакомая мелодия «Блу канари». Любимая песня мамы. В прежние годы радио Софии было бедновато на музыкальные записи. «Крутили» всего несколько самых популярных пластинок. «Блу канари» звучала часто. И когда ее передавали, мама запрещала нам шуметь, разговаривать и полностью отдавалась этой мелодии. О чем она мечтала? Не о Полинезии ли? Уж сколько книг она прочла об этом земном рае! Книг, заполненных выдуманной экзотикой и дешевой романтикой. Но если бы я тогда поделился с родными, что строю планы попасть в страну самых смелых мореплавателей, надо мной лишь посмеялись. А я уже тогда жил атласами и путешествиями.

Отец болел. Инфаркты следовали один за другим, и несколько лет он был прикован к постели. В Софии был жилищный кризис, и мы вчетвером спали в одной комнате. Отец был удивительный человек. Вокруг него всегда царила атмосфера высоких духовных интересов и благородства. Он путешествовал больше всех известных мне людей и всю жизнь не расставался с книгами. Он научил меня презирать приключенческие и любовные романы. Благодаря ему я к 12 годам прочитал большую часть произведений классической литературы. Вспоминаю, что первой книгой, которую я одолел, был роман «Спартак». А мне исполнилось тогда всего 7 лет. Целое лето ушло на ее чтение. Очень часто отец рассказывал мне и другие истории о Спартаке, о Древнем Риме. Книга мне так понравилась, что я, как только прочитал ее, сразу же начал читать заново.

Не помню, чтобы меня специально воспитывали. Но влияние отца было огромным. Я любил его и восхищался им. Для меня он был непререкаемым авторитетом. Больше всего поражало его знание множества незнакомых мне слов. Отец же повторял, что, как бы ни был человек начитан, сколько бы ни знал иностранных языков, он должен говорить на своем родном языке. А тот, кто то и дело щеголяет иностранными словечками, – человек поверхностный, недалекий.

С малых лет отец называл меня юнаком, храбрецом. И я старался быть смелым. Один-единственный раз он ударил меня – газетой, и я не разговаривал с ним несколько месяцев. Не помню, кто из нас был прав тогда – отец или я, но тот удар воспринял как посягательство на свободу личности.

Деньги в семье были общие. Каждый из нас знал, где они лежат, и мог их брать. И может быть, потому, что отец был невероятно щедрым, не считал левы, не был жадным к деньгам, мы знали меру и брали лишь столько, сколько было необходимо. Если ко всему этому добавить, что отец был совершенно непрактичным, то его образ будет довольно полным.

Я был озорной и буйный мальчишка. Вопреки вечным разговорам о невероятной перегрузке школьников мне удавалось жить вольготно. Я никогда не учил уроков дома, а домашние задания выполнял на уроках: на первом готовился ко второму, на втором – к третьему и т. д. Когда преподаватель объяснял новый материал, я внимательно слушал, и этого мне было достаточно. Эта простая система давала мне много свободного времени, хватало и на учение, и на озорство. Учителя не вызывали уважения. Меня возмущало, что они на уроках лишь пересказывают написанное в учебниках.

Вскоре после того, как я окончил экономический институт, отец умер. И хотя мы давно знали, что дни его сочтены, никогда в жизни я не испытывал такой душевной пустоты, как после его смерти.

С ветром нам повезло. Дует северо-восточный пассат. С ним спокойно доберемся до широты Маркизских островов. Если этот чудесный пассат еще немного продержится, то Хива-Оа и Фату-Хива будут, как говорится, у нас в кармане. Впервые океан с нами такой добрый и ласковый. Джу утверждает, что мы за все должны быть ему благодарны. Я кощунствую, но считаю, что его доброта – это награда за нашу выдержку.

И снова следы «человеческой деятельности». По традиции – белый нейлоновый пакет. Пластмасса явно самая выносливая. Нет бумаги, нет досок, нет бутылок. Откуда же этот пакет и как долго носит его течение?

Нас окружил косяк рыбы. Сопровождают его три акулы. На сей раз не наши старые знакомые людоедки, а колючие акулы (катраны). Каждая длиной около 1,2 метра. Они неотступно следуют за косяком. Когда проголодаются, берут рыбу, как овощ в огороде.

Джу

Сегодня сделали первые приготовления к высадке на сушу. Дончо достал резиновую лодку, на которой доплывем до берега, после того, как бросим якорь в заливе Хива-Оа. Мне доставляет истинное удовольствие смотреть на лодку. Приготовили также 3–4 пластмассовых канистры, чтобы запастись питьевой водой.

Я переложила кинопленки в сухой контейнер: тот, в котором они хранились, отсырел. Может быть, потому, что я, перед тем как уложить в него киноматериалы, помыла его морской водой и, сколько потом его ни вытирала, он так и остался влажным. Только бы не попортились пленки. Одна кинокамера не работала уже в Лиме. Отказал лентопротяжный механизм. Не сломался ли он в пути из Болгарии в Перу? В то время лодку водой не заливало, не говоря уж о ящике с киноаппаратами. Только бы с другой камерой ничего не стряслось! Когда океан совсем успокоится, отплывем немного на резиновой лодке и снимем «Джу» на кинопленку. А пока что дует приличный ветер. Не очень сильный, но «наш», попутный.

Видимо, я переборщила со сном, потому что Дончо открыто посмеивается. Похоже, без меня скучает. Заверяет, что у меня две вахты: 12 часов – на румпеле, 12 часов – сон.

Достала заветную шкатулку со своими «сокровищами», которые пополнила новыми. Если не успею сегодня, завтра обязательно приведу их в порядок. А сейчас вслух почитаю Дончо письма, которые вручили нам друзья в аэропорту. Видимо, настал их час.

Не могу понять, много это или мало 50 дней. Быстро ли они пролетают? Может быть, тут другое – просто я сразу забываю каждый прожитый день. Очень жажду скорее достичь островов. Не представляю их себе, но уже мечтаю о том, что буду там делать. Я столько о них читала, что, кажется, знаю о них все, теперь надо только увидеть их. По сто раз твержу себе одно и то же: еще 9 дней, осталось всего 9 дней. Много сплю, а мысли связаны лишь с тем часом, когда надо заступать на вахту. Дончо разбудил меня и сказал, что, если я встану пораньше и приду к нему, он сообщит мне что-то очень приятное. Конечно же, я не выдержала, прибежала. А приятное оказалось самым распрекрасным: как только прибудем на Таити, закажем телефонный разговор с Болгарией на 8 часов утра, в Софии будет как раз вечер, и мы услышим голос Яны. Мне стало до боли грустно. Не буду больше писать о Яне. Это всегда кончается слезами.