Г. Берсенев - Погибшая страна
Экспедиция достигла цели. Теперь путешественники должны были удалиться, оставив Ибрагимова и Гонду одних.
Прощаясь с физиологом, капитан долго пожимал его руку, а под конец, не сдержавшись, улыбнулся:
— Вы и действительно, черт возьми, похожи на гондванца. Самый пристальный взгляд не сумеет заподозрить мистификацию. Можно ли при таких условиях сомневаться в успехе вашей миссии?..
Молодой ученый недовольно взглянул на товарища:
— Всем вам пора уходить. Через час Гонда проснется. Если только она откроет глаза при вас, обманув наши расчеты на неотоксин!..
Надо сказать, что за несколько дней до этого Ибрагимов перенес очень сложную операцию. Ему изменили форму черепа и нижней челюсти. Нередко и в наши дни в институтах красоты изменяют форму носов, вводя под кожу затвердевающее вещество. Примерно такой же, но гораздо более серьезной операции подвергался и молодой ученый. Несколько раз подряд ему вводили под кожу затылка и подбородка состав, теперь окончательно затвердевший и совершенно изменивший черты его лица и форму головы.
Из белокожего человека Ибрагимов превратился в настоящего гондванца, что было достигнуто постепенным введением в организм пигментирующих средств. На лице не осталось и метки, будто не было нанесено ему шрамов во время операции. Под живительными лучами радия разрезы зажили настолько гладко, что и самый опытный глаз не мог ничего заметить. Если бы человек наших дней сумел представить себе, поразительные результаты научных достижений, к практической пользе которых привыкли в тысяча девятьсот девяносто девятом году!..
Такие операции, как совершенно безболезненное удаление зубов, давно считались обычными. Большинство людей того времени даже не предполагало, что когда-то процесс «дергания зубов» был сопряжен с большими мучениями. Теперь посадка искусственного зуба занимала не более получаса на все вместе взятые процедуры, начиная от извлечения пораженной косточки и кончая вставкой на ее место отличной формы лабораторного производства. Наркоз, физиологический раствор, радиоактивная энергия широко применяемых в медицине веществ — вот что сокращало былые мучения, выветрив навсегда представление о длительной зубной боли.
Те же принципы применялись и к операции над изменением формы черепа Ибрагимова.
… Экспедиция удалилась. Гора, на которой раскинулся заповедник «Атос», изолировалась от внешнего мира глубокими пропастями. Они преграждали всякий путь желающим проникнуть в «Атос». Имелся только один скрытый выход, известный молодому ученому да лицам, которым доверено было поддерживать незаметную постоянную связь с Ибрагимовым. Со всех сторон заповедник окружали высокие горы, скрывшие обычную жизнь Абхазии. Ни один признак культуры, ни один звук не проникал в «Атос».
А вдали вырезались среди ущелий бирюзовые полотнища моря. И были они так же пустынны и безлюдны, как и все в заповеднике.
Приближалась минута пробуждения Гонды. Освеженная кровь должна была побороть яд неотоксина, навеявшего состояние летаргии.
Чтобы не сразу броситься Гонде к глаза и тем не повергнуть ее в смятение, Ибрагимов уселся возле гранитной глыбы недалеко от входа в пещеру. Кусками трута вздувал он огонь, подражая приемам диких. Руки его дрожали, трут ежеминутно выскальзывал. Много раз Ибрагимов украдкой взглядывал туда, где на ложе покоилась Гонда.
Долгий спокойный сон владел ею. Только редкие медленные движения и расплывающаяся по лицу краска отличали ее от мертвой.
Над горой в синеве кружили орлы. Лес шумел. Белыми гребешками играло море.
Время текло.
Ученый сидел спиной к пещере. Вдруг он уловил характерный шелест шелковых тканей. Кто-то тихо ступал. Сердце забилось судорожнее. Каждый удар его пульса совпадал с звуком приближающихся шагов. Едва владея руками, ученый сосредоточил все внимание на закурившихся палочках трута. Но пальцы дрожали, не повиновались, прыгали.
Еще мгновение. Перед глазами ученого на гладком ковре засохшей в палящем зное травы изогнулась тень женщины. Он вздрогнул и обернулся. Перед ним, залитая солнцем, стояла Гонда! Устремленный поверх его головы взгляд ее выражал недоумение. Ибрагимов растерянно встал и неуверенно шагнул навстречу. Только теперь он заметил пленительную улыбку ее. Мужчина и женщина встретились взглядами. Ученый склонился пред женщиной. Он увидел в ее глазах не прежний затуманенный отблеск; его сменил лучистый янтарный блеск.
Ибрагимов не знал, как себя вести. Он решил выждать. Гонда застыла в созерцании. Для нее все было ново. Этот зубчатый, окаймляющий заповедник хребет, неведомая растительность. Лишь кое-где находила она похожие на знакомые ей растения.
Странная мегалистическая пещера. Птицы, пение и посвист которых был в древнее время иным.
Взор Гонды упал на бурно-синий морской залив, глаза ее прояснели, в них зажглись тревожные огоньки. Взгляд перебегал с предмета на предмет. В лице пробуждалось перемежающееся с тоской оживление. Изумление, любопытство и страх чередовались, скрываясь в набегающих и разглаживающихся морщинках. Гонда силилась овладеть собою. Ибрагимов следил за всеми ее движениями. Он старался прочитать ее мысли, разгадать действия.
Первое слово произнесла Гонда. К тембру ее голоса примешивался какой-то гортанный призвук, будто отрывистый клич. Ибрагимов невольно вздрогнул. Почти тотчас же он произнес несколько фраз на трех известных ему языках. Однако не только современные, но и изученное им древнегреческое наречие, по-видимому, не заключало в себе каких-нибудь сходных с древнейшим языком корней.
Этой минуты больше всего опасался Ибрагимов. Оживленная девушка являлась незаурядным историком древней Гондваны, и он полагал, что Гонде известны все древние языки. Вряд ли такое обилие резко несходных наречий наблюдалось во времена Гондваны. Он допускал, что в ту эпоху было от силы два-три разных языка, и то, вероятно, достаточно сходных. Это вытекало хотя бы из того, что древне-арабское наречие имело слишком много общих с гондванским корней.
«Наука наших дней пытается доказать, что в древности люди обладали одним языком. И только впоследствии, будучи географически отделенными друг от друга, потеряв друг друга, племена обрели собственные наречия».
Так рассуждал ученый.
«Как же теперь, — думал он, — встретится, заговорит он с ней, если его язык абсолютно отличен от гондванского? Ведь произношение-то ее, дикция — полузверинный клич, имеющий мало слогов, более близкий природе животного мира.»
Подражая ее гортанному акценту, он силился попасть ей в тон. И оттого, что это плохо удавалось ему, он смущался.
