Джеймс Купер - Мерседес из Кастилии
— Слышали вы сегодня, дон Луи, пререкания Винцента-Янеса с его братом Мартином-Алонзо по поводу расстояния, отделяющего нас от Европы? Эти переменные ветры совершенно сбили с толка наших моряков! — улыбаясь, заметил Колумб. — Они полагают, что плывут и тут, и там, только не там, где находятся на самом деле… Они думают, что мы близ Мадейры, то-есть ровно на сто пятьдесят миль ближе к Испании, чем в действительности!
— А по вашим расчетам, дон Христофор, где мы сейчас? — спросил дон Луи.
— К югу от острова Ферро, дон Луи, на расстоянии добрых двенадцати градусов на запад от Канарских островов. Но пусть они остаются при своем заблуждении, — добавил адмирал, — до тех пор, как наши права на открытие не будут утверждены за нами. Ведь ни один из них не сомневается теперь, что мог бы без труда сделать то, что я сделал, а ведь никто не в состоянии даже найти теперь дорогу домой!
Несмотря на изменчивость ветров, погода стояла хорошая; иногда налетал небольшой шквал, но ничего серьезного и опасного не встречалось. Но вскоре погода стала ухудшаться, становилось холоднее, ветры усиливались. В ночь на одиннадцатое февраля эскадра прошла свыше ста миль от заката до восхода. Поутру было замечено много птиц, и кормчие полагали, что они находятся близ Мадейры. Колумб же считал, что они неподалеку от Азорских островов.
На другой день ветер еще более усилился; море сильно волновалось, и к вечеру разыгралась настоящая буря, какой большинство из находившихся на «Ниннье» еще никогда не переживало. Все, что можно было сделать для спасения судна, было сделано; все меры предосторожности приняты, но, по несчастью, «Ниннья» была слишком легка вследствие истощения запасов пресной воды и всяких иных припасов, и потому судно сидело недостаточно глубоко. Для небольшого судна это могло представлять большую опасность: его могло перевернуть первым сильным налетевшим шквалом, особенно, если оснастка судов слишком тяжела, а мачты слишком велики.
Колумб находился на юте «Нинньи», когда двенадцатого февраля солнце медленно скрылось за горизонтом; море и небо имели угрожающий вид.
— Вот закат, который не предвещает ничего доброго! — сказал Колумб, обращаясь к дону Луи.
— Вы опасаетесь за судьбу судна, дон Христофор? — спросил его собеседник.
— Опасаюсь и тревожусь, да, потому что это судно имеет слишком ценный груз: груз наших открытий, которые погибнут вместе с этим судном! Смотрите, вот новый грозный признак непогоды!
Дон Луи смотрел в другую сторону, стараясь уловить вдали контуры «Пинты», но при последнем возгласе адмирала оглянулся и увидел, что, несмотря на позднее время года, северо-восточный горизонт прорезали две ярких молнии одна за другой.
— Сеньор Винцент, вы здесь? — спросил Колумб, вглядываясь в группу темных фигур на палубе.
— Здесь, дон Христофор! Смотрю на небо и думаю, что это явление предвещает нам сильнейшую бурю!
— Да, и она придет как-раз с этой стороны или же со стороны той, где была молния. Все ли у нас в готовности на судне?
— Все, ваше превосходительство, больше ничего сделать нельзя! Рулевые выбраны самые опытные и надежные, люки закрыты, и сам я всю ночь не сомкну глаз!
— И я тоже, уважаемый Пинсон! Мы будем настороже!
Немного погодя поднялся юго-западный ветер. На судах не оставалось ни малейшего клочка паруса, их гнало вперед ветром, и единственное, о чем теперь заботились рулевые, это чтобы суда эскадры не теряли друг друга из вида, и с этим было немало хлопот.
Так прошла ночь на тринадцатое число; днем ветер стал как-будто стихать, или же при дневном свете и самая опасность казалась не так страшна, как ночью. Оба судна подняли по одному небольшому парусу и понеслись по волнам с быстротою птицы. Но к вечеру буря снова разыгралась; пришлось снова убрать все паруса; еще до наступления ночи Колумб заметил, что «Пинта» совершенно выбивается из сил, что она не может долее бороться с ветром, и приказал, чтобы «Ниннья» подошла ближе к «Пинте» и старалась держаться подле нее, чтобы не разлучаться в продолжение ночи.
Таким образом прошла и ночь четырнадцатого числа. Дон Луи, вообще не склонный к тревоге и опасениям, смутно чувствовал, что положение становится критическим.
— Какая ужасная ночь, сеньор! — сказал он. — Никогда в жизни я еще не видал такого урагана, таких свирепых волн!
Колумб вздохнул и заметил:
— Нам остается еще исполнить одно дело, граф де-Лиерра! Достаньте нам из ящика два листа пергамента и все, что нужно для письма. Надо сделать все, что в нашей власти, чтобы спасти то, что нам удалось совершить!
Взяв поданные ему пергаменты, адмирал, несмотря на страшную качку, принялся писать; написав фразу, он тотчас же диктовал ее дону Луи, который в свою очередь повторял ее на лежащем перед ним листе пергамента. Составленный таким образом документ содержал вкратце отчет о сделанных открытиях и указание градусов долготы и широты Испаньолы и ее положение относительно других островов и еще кое-какие наблюдения, сделанные адмиралом. Документ этот Колумб адресовал на имя короля Фердинанда и королевы Изабеллы, и когда оба экземпляра его были окончены, Колумб, свернув пергамент в трубку, заделал его в воск; дон Луи проделал то же самое, после чего адмирал приказал ему принести два небольших пустых боченка, каких на каждом судне бывает сколько угодно, и, вложив в каждый из них по одному из пергаментных свертков, заделанных в воск, приказал забить боченки так, чтобы их можно было пустить в море.
Когда все это было сделано, адмирал взял один боченок, а дон Луи другой, и они вышли с ними на палубу. Из людей экипажа в эту ночь никто не думал о сне и все собрались вокруг грот-мачты. Едва только показался Колумб, как все кинулись к нему, желая узнать, что он думает и что намерен предпринять. Сказать им правду — значило уничтожить последнюю, едва теплящуюся искру надежды в сердцах этих людей. Поэтому, заявив, что он исполняет данный им обет, Колумб собственноручно кинул свой боченок в море[46], боченок же дона Луи решено было оставить на юте, в расчете, что он всплывет, если судно пойдет ко дну.
«Ниннья» ныряла, как дельфин, между гигантскими волнами, ежеминутно грозившими поглотить ее. Стараясь сохранить до известной степени направление, на «Ниннье» был поднять один парус, но около полуночи Винцент-Янес донес адмиралу, что маленькое судно не в состоянии нести дольше даже и этот один парус.
— Ну, уберите и бизань[47]! — сказал Колумб. — Действительно, напор волн слишко силен. Но отчего у вас не поднят фонарь на мачте?
— Он тухнет, сеньор! В эту бурю нет возможности сохранять в нем свет. Мы несколько раз зажигали его!
