Хорнблауэр и «Атропа» - Форестер Сесил Скотт
О, небо и земля! Мария пробралась через каюту второго класса и теперь стояла рядом.
— Почему ты позволяешь этим людям грубить? — вопрошала она. — Почему не сказал им, кто ты?
— Дорогая… — начал Хорнблауэр и замолк. Если Мария не понимает, как глупо капитану не справиться с каким-то паромом, то убеждать ее бессмысленно. Кроме того, ему некогда пререкаться.
— И вообще, все это ни к чему, дорогой, — продолжала Мария. — Зачем тебе так унижаться? Зачем вся эта спешка?
Хорнблауэр обогнул изгиб и поздравил себя с тем, что уже неплохо управляется с румпелем.
— Почему ты не отвечаешь? — говорила Мария. — Обед ждет, а маленький Горацио…
Ее голос звучал голосом совести — собственно этим он и был.
— Мария! — рявкнул Хорнблауэр. — Марш в каюту! В каюту, я говорю! Вернись в каюту.
— Но, дорогой!..
— В каюту!
Хорнблауэр уже орал — приближалась еще одна баржа, и ему некогда было деликатничать.
— Какой ты жестокий, — сказала Мария. — Ты забываешь, что я…
Жестокий, возможно, но занятый, это точно. Хорнблауэр повернул руль, Мария поднесла платок к глазам и метнулась — насколько может метнуться женщина на сносях — обратно в каюту второго класса. «Королева Шарлотта» ловко проскользнула между баржей и берегом. У Хорнблауэра даже осталось время взмахом руки ответить на приветствие хозяйки баржи. Он даже успел пожалеть о том, как обошелся с Марией, но лишь на минуту. Надо было вести паром.
II
Было еще довольно светло, когда они вошли в долину Темзы, и Хорнблауэр, глядя направо, видел, как бежит рядом небольшая еще речушка — собственно, не такая уж небольшая, поскольку стояла зима и уровень воды был довольно высок. С каждым поворотом и с каждым шлюзом канал все ближе подходил к реке. Наконец паром достиг Инглешома. Впереди виднелась колокольня Лечлейдской церкви. Здесь канал соединялся с рекой. У последнего шлюза Дженкинс остановил лошадей и подошел к Хорнблауэру.
— Теперь нам предстоит пройти три запруды на реке, — сказал он.
Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, на что они похожи, и хотел бы узнать, прежде чем придется их «проходить», но и невежество выказывать не хотелось. У Дженкинса хватило такта понять эти затруднения, во всяком случае, он объяснил.
— Это плотины на реке, сэр, — сказал он, — зимой вода высокая, и затворы со стороны бечевника постоянно держат открытыми. Там водопад футов пять-шесть.
— Пять-шесть? — в изумлении повторил Хорнблауэр.
— Да, сэр. Около того. Но это не настоящий водопад, если вы меня понимаете, сэр. Просто порог.
— И мы должны его пройти?
— Да, сэр. Это довольно легко — наверху, по крайней мере.
— А внизу?
— Внизу, ясное дело, водоворот, сэр. Но если вы будете держать руль прямо, коняшки вас вытянут.
— Я буду держать руль прямо, — сказал Хорнблауэр.
— Конечно, сэр.
— Но за каким дьяволом там эти запруды?
— Они поддерживают уровень воды для мельниц и для навигации, сэр.
— Почему же тогда не сделали шлюзов?
Дженкинс развел руками.
— Не знаю, сэр. Ниже Оксфорда уже шлюзы. С этими запрудами одна морока. Иной раз, чтоб втащить на них старушку «Шарлотту», приходилось запрягать аж по шесть лошадей.
Хорнблауэр, обдумывая тему запруд, не дошел еще до вопроса, как паром преодолевает их на обратном пути — ему было немного неприятно, что он не спросил об этом сам. Он с мудрым видом кивнул.
— Понятно, — сказал он. — Ну хорошо, сейчас нас это не касается.
— Да, сэр, — сказал Дженкинс. Он указал вперед. — Первая запруда в полумиле за Лечлейдским мостом. В ней отверстие с левой стороны. Вы его не пропустите.
Хорнблауэр горячо надеялся, что это так и будет. Он занял свое место на корме, схватился за руль в твердой решимостью скрыть сомнения и помахал смотрителю шлюза — он приноровился править паромом, и ,даже проходя ворота, мог отвлекаться на пустяки.
Они вылетели на поверхность реки — течение было довольно сильное, и Хорнблауэр приметил водоворот у выхода из шлюза, но лошади скакали быстро, и паром легко его проскочил.
Впереди Лечлейдский мост, а в полумиле за ним, по словам Дженкинса, запруда. Несмотря на холод, ладони Хорнблауэра, сжимавшие руль, вспотели. Ему стало совершенно ясно, что проходить запруду, не имея ни малейшего опыта — чистая авантюра. Он предпочел бы не испытывать судьбу, но вынужден был править под арку моста — лошади заплескали по воде, доходившей им до бабок — а потом уже поздно было идти на попятный. Поперек реки темнела полоска запруды, с левой стороны отчетливо различалось отверстие. Поверхность реки за плотиной была скрыта от глаз. Вода стремительно неслась в отверстие, туда же устремлялся плывущий по реке сор, словно публика к единственному выходу из театра. Хорнблауэр направил судно к середине отверстия. От волнения у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как накренилось судно — нос пошел вниз, корма вверх. Теперь они летели вниз, вниз. Там, где кончался порог, вода с обеих сторон закручивалась в водоворот, но судно по инерции двигалось быстро, и потому хорошо слушалось руля. Хорнблауэр почувствовал мгновенное искушение просчитать математическую сторону дела, но у него не было на это ни времени, ни по-настоящему сильного желания. Нос судна рассек водоворот, поднимая фонтан брызг: паром закачался, но буксирные тросы вновь повлекли его вперед. Две секунды напряженной работы рулем, и вот они уже миновали водоворот. Паром заскользил по блестящей, покрытой клочьями пены, но ровной воде, и Хорнблауэр громко рассмеялся. Все это было просто, но так захватывающе, что он позабыл осудить себя за прежние сомнения. Дженкинс обернулся в седле и помахал в ответ.
— Горацио, ты должен пообедать! — крикнула Мария. — Ты оставил меня одну на весь день.
— Мы скоро будем в Оксфорде, дорогая, — ответил Хорнблауэр. Он старался не подать виду, что напрочь позабыл о существовании жены и ребенка.
— Горацио!..
— Совсем скоро, дорогая, — сказал Хорнблауэр.
Зимний вечер сгущался над пашней и лугом, над остриженными ивами, стоящими по колено в воде, над одинокими сельскими домиками и сараями. Хорнблауэру хотелось, чтоб это никогда не кончалось. Это было счастье. Бурная радость сменилась умиротворением, как гладкая поверхность воды сменила водоворот. Вскоре он вернется в иную жизнь, вновь окунется в мир войны и жестокости — мир, который он оставил в устье Северна и вновь встретит в устье Темзы. Как символично, что именно здесь, в сердце Англии, на середине своего пути, он на мгновение достиг вершины счастья. Неужели и коровы на лугу, и бегущие меж деревьев ручейки — тоже кусочек его счастья? Возможно, но не обязательно. Счастье исходило из него самого, и зависело от еще более неуловимых причин. Хорнблауэр как божественную поэзию впитывал вечерний воздух. Тут он заметил, что Дженкинс, обернувшись, указывает вперед бичом. Момент ушел.
Дженкинс указывал на следующую запруду. Нисколько не волнуясь, Хорнблауэр взял курс на нее, провел паром в отверстие, почувствовал, как накренилось судно, как убыстрилось его движение, блаженно оскалился, летя вниз, достиг водоворота и провел судно через него без малейших колебаний. Дальше, дальше в сгущающейся темноте. Мосты; еще плотина — к радости Хорнблауэра, последняя (Дженкинс не зря говорил, что проходить их надо засветло) — деревни, церкви. Совсем стемнело, он замерз и устал. Мария опять вышла на корму, и он поговорил с ней сочувственно, даже посетовал, что до Оксфорда так далеко. Дженкинс зажег фонари — один на хомуте передней лошади, другой на задней луке седла, в котором ехал сам. Хорнблауэр с кормы «Королевы Шарлотты» видел, как пляшут на бечевнике огоньки — они указывали ему повороты, и все же судно дважды задевало прибрежный камыш. Оба раза у Хорнблауэра екало сердце. Было совсем темно, когда судно вдруг замедлилось, буксирные тросы провисли. По тихому окрику Дженкинса Хорнблауэр направил паром к освещенному фонарями причалу. Умелые руки подхватили концы и пришвартовали судно. Пассажиры хлынули на причал.
