Эдуард Овечкин - Акулы из стали
Конечно, нельзя сказать, однозначно, кто на сто процентов виноват в гибели подводной лодки. Прослужив на подводных лодках почти десять лет, я склонен больше верить версии Романова, но, с некоторыми оговорками. Конечно, 8 лейтенантов из 30 офицеров на корабле – это слишком много, конечно нельзя плавать с неисправным датчиком кислорода в отсеке – потому, что если содержание кислорода меньше 19%, то люди начинают задыхаться, а если больше 22%, то многократно увеличивается риск возгорания от чего угодно. Но и недостатков в конструкциях атомных подводных лодок хватает: и ВСК эти невнятные и аварийныю люки, залитые резиной, до самых комингс-площадок, да много, в общем чего. Если бы командование ВМФ обратилось за помощью к ВМС Норвегии, то больше людей удалось бы спасти наверняка. Почему они этого не сделали – по соображением секретности или из-за невладения ситуацией в общем-то непонятно. В любом случае, в СССР секреты были важнее людских жизней.
Но это мало имеет отношение к тому, что я хотел сказать – нельзя пожелать этим людям "земли пухом", так как половина из них даже не в земле и похоронена. Вечная им память – даже врагу не пожелаешь такой страшной смерти. Представьте, например, что чувствовал Испенков, когда услышал звук отделившейся ВСК и понял, что остался один в тонущей лодке. Без шансов на спасение вообще. Единственный вопрос, который для него оставался неразрешимым – от чего он раньше умрёт: от того, что захлебнётся в воде или от того, что его раздавит забортным давлением.
Мы помним вас, ребята! Не знаю, насколько оправдана ваша смерть, но она не забыта!
В г. Заозёрске (ранее Западная Лица) установлен памятник экипажу:
Александр Розенбаум написал песню, посвящённую этому событию – "Письмо", исполнил её первый раз в ДОФе Западной Лицы когда приезжал на открытие памятника и лил на него водку.
Легко ли быть мертвецом
Есть у вас хоть одно воспоминание из вашего детства настолько яркое, что вы помните, кроме самого события, его вкус и запах? Наверняка, хоть одно, да есть. Так вот, в данный момент в вашем теле не осталось ни одного мельчайшего атома с тех времён. То есть, чем вы помните его вкус и запах науке неизвестно. Давайте предположим, что в каждом из вас есть некая субстанция, которая всё это делает. Назовём её, например, "душой" для краткости и приятных ассоциаций, но сразу хочу оговориться, что к религиозному определению это не имеет никакого отношения. Далее, вполне логично сделать вывод, что раз все физические носители информации из далёкого прошлого умерли, то душа бессмертна и существует сама по себе.
Пока вы живёте, душе вашей не скучно, даже если вы распоследний зануда. Вы ходите по улицам, вокруг вас кипит жизнь и душа всё это впитывает. А после вашей физической смерти чем живёт душа? Своими собственными воспоминаниями и, возможно воспоминаниями о вас других людей, ведь если субстанция нематериальна, то, несмотря на привязку к вашему телу, сигналы от других душ она может принимать, дзынькать, например, радостно, когда о вас кто-то вспоминает, пусть даже и вскользь или огонёчком вспыхивать (в метафорическом, конечно, смысле)
И вот, например, утонули вы на глубине одна тысяча шестьсот пятьдесят восемь метров в координатах 73,43,17 с.ш. и 13,15,51 в.д. холодного норвежского моря. Пролежали там двадцать пять лет. Гостеприимные морские обитатели давно съели вашу плоть с раздавленного давлением скелета и сидит ваша душа между третьим и четвёртым ребром слева, смотрит вокруг: солнечного света нет, лениво двигаются массы воды, какие-нибудь чахоточные водоросли колышутся неподалёку, ну может краб какой глубоководный мимо прошагает. А, да, спускались один раз глубоководные аппараты – светили фонариками вокруг. И единственная радость для неё – когда кто-то о ней вспоминает (пусть даже и вскользь), тогда хоть подзынькать можно и огонёчком повспыхивать.
Но время идёт, и всё меньше и меньше вспыхивает огонёчками заложница морских глубин – душа. Двадцать же пять лет прошло: родители уже может и умерли, бывшие жёны забыли, а дети, может, и вовсе никогда вас не видели. Есть какие-то люди, которые вспоминают – кто по долгу службы, кто по призванию или убеждениям, а кого и учить обстоятельства смерти носителя-тела заставляют, но и у них с каждым годом воспоминаний этих накапливается всё больше и больше и новые воспоминания и знания потихоньку, но упорно выталкиваю старые вон.
И если раньше светилась душа там между третьим и четвёртым ребром слева, то теперь всё реже и реже вспыхивает, так и уснёт скоро совсем, в ожидании того, что хоть раз в год, хоть кто-то о ней вспомнит.
Жалко их, души эти, а поделать-то ничего и нельзя почти. Спасибо тем, немногочисленным людям, кто вспоминает. Спокойного вам сна, души. До следующего года.
Писатель-прозаик, отчасти даже маринист
– Тащ капитан-лейтенант, Вас к телефону! Срочно!
"Лиственница" хрипит, шипит и не проявляет никакого такта к моим сновидениям. Вахтенный этот тоже упырь – нет бы проявить уважение, спуститься, в дверцу ласково постучать. Срочно у него. Ладно,- знаю кто сегодня на отработках вахты в гидрокомбинезоне раздвижной упор ставить будет. Бреду.
– Эдуард, – это наш командир, – поднимись наверх, я сейчас писателя Черкашина привезу – хочет пофотографироваться на Акуле.
Писатель Черкашин известен на флоте. Это такой, как-бы Пикуль, для технически малообразованных юношей. Пишет книги про военно-морской флот. В книгах много технических нонсенсов и оксюморонов, которые у моряков вызывают недоумённое поднятия бровей, но зато там есть много пафоса, прилагательных и деепричастных оборотов. А. Ещё проститутка на подводной лодке, которую отстрелили через торпедный аппарат и она превратилась в медузу. Детям нравится.
Поднимаюсь. На улице как раз лето сегодня. Солнышко так и шпарит – на резине прямо яйца жарить можно. Приезжают. Походили по корпусу, пофотографировались на фоне винтов/рубки/ракетной палубы – всё, в общем, по стандарту. Я деликатно удаляюсь, чтоб не мешать взрослым дяденькам разговаривать.
На рубке сидит комдив-раз Паша и курит, щурясь на солнце. Сожусь рядом – вниз идти неохото, пока лето.
– Чё носишься? – интересуется Паша
– Да Черкашина с командиром фотографировал
– Какого Черкашина?
– Ну Николая, какого ещё.
– Так он же умер!
– Кто умер?
– Писатель, Николай Черкашин – он же умер уже!!! Ты чё!!!
Снизу деликатно кашляют. Делаем удивлённые лица (по привычке) и свешиваемся вниз. Прямо под нами стоит Черкашин с командиром и смотрят на нас. Черкашину явно неудобно, что он жив, командиру весело.
