Николай Панов - Морские повести
— А разве мы отрицаем роль случайности? — взглянул на меня капитан. — Диалектика говорит: необходимость прокладывает себе путь сквозь толпу случайностей.
— Эта дерзость безрассудна. Как мог опытный диверсант отдаться, по существу, прямо в руки врагам?
— Вы не совсем правы, — вежливо улыбнулся Людов. — Конечно, майору нельзя было отказать в сообразительности. Когда англичанин сел на площадке строительства, майор понял, что случай сам идет к нему в руки. Но не забывайте, что риск у него был, по существу, минимальный.
Я смотрел на Людова с недоумением.
— План его был значительно проще, чем получилось на деле, — продолжал капитан. — У самолета в засаде ждали егеря с ищейкой, они должны были итти за Эберсом по пятам, до самого поста. Первое поражение майор потерпел, когда боцман, чтоб замести следы, прошел по морскому дну, избавился от ищейки. Помните, — как раз тогда майор в первый раз решил пустить в ход свои отравленные папиросы. Но, как вы знаете, боцман не курил… Что было делать? Агеев проявил бдительность, майор остался без оружия, нужно было, так сказать, перестраиваться на ходу. И Эберс перестроился не плохо. Даже совсем непредвиденный случай — появление в самолете этой несчастной — он сумел повернуть в свою пользу…
Видите ли, при всех своих хороших качествах, старший лейтенант оказался, я бы сказал, слишком прямодушным человеком. Зато наш друг боцман с самого начала не спускал глаз с майора, И тому пришла в голову последняя блестящая идея: одурманить своими папиросами сразу двоих врагов, а с помощью халата — хотя бы на пять минут — отвлечь от себя подозренье, чтобы выполнить превосходно разработанный план. И, нужно сказать прямо, — в этом плане было предусмотрено все, кроме одного…
Капитан Людов положил свою узкую руку на широкое плечо Агеева.
— Он не предусмотрел, — почти нежно сказал Людов, — что вступает в поединок с лучшим разведчиком Северного флота. И не только с лучшим разведчиком, но и русским, советским моряком, которым движет не жажда наград и повышений, а безграничная любовь к Родине и священная ненависть к врагу…
Наш бот подходил к причалу. Все у́же становилась отливающая радугой нефтяных пятен полоса воды между дощатым пирсом и бортом старого корабля. Агеев отошел от нас, встал возле трапа. Таким и запомнился он мне навсегда: стройный, высокий, с зоркими желтоватыми глазами, блестевшими из-под светлых бровей. Круглое обветренное лицо улыбалось, простреленный подшлемник был сдвинут на затылок, заветная трубочка торчала изо рта. Видно, боцман все же не потерял вкуса к курению…
Несколько дней спустя я встретил старшего лейтенанта Медведева.
Я шел по главной улице нашей североморской базы — по гранитному проспекту, ведущему к мосту у стадиона, откуда открываются море, стальные мостики и легкие вымпелы кораблей.
Старший лейтенант вышел из деревянного двухэтажного дома верхней линии — как всегда стройный, немного медлительный, надвинувший на брови свою старую, тщательно отглаженную фуражку с эмблемой, позеленевшей от морской воды. Он был не один. Он осторожно вел тоненького, бледного мальчика в новом краснофлотском бушлатике, в бескозырке, надвинутой на глаза.
Отец и сын шли по улице, занятые каким-то увлекательным разговором. Проходя мимо меня, Медведев коснулся козырька своей широкой смуглой рукой. И тем же движением поднял руку маленький Медведев, мальчик с недетски серьезными, грустными глазами, спасенный из фашистской неволи, видевший там много удивительных и страшных вещей.
Они шли по улице тихого полярного городка подтянуто и чинно, будто ничего исключительного не случилось с ними. И мирно светило над ними неяркое сентябрьское солнце, и плескались на ветру алые вымпелы, и морские волны мерно набегали на скалы. Так же бьются они в безлюдный норвежский берег, где в каменных глубинах шла тайная напряженная жизнь, а теперь лежат груды развалин, пенная вода ходит на месте уничтоженного вражеского объекта X.
И я знал, — ни на секунду не прекращается героическая работа наших людей. Опять шли корабли в океан сражаться с врагами Родины. С горных аэродромов взлетали наши летчики перехватывать мчащегося на бомбежку врага, бойцы морской пехоты умирали среди голых скал, кровью добывая уже недалекую великую победу.
И герои-разведчики шли в новые операции, вступая в единоборство с разведкой врага, противопоставляя свое мужество, проницательность, энтузиазм ее зловещей работе. Но только о некоторых эпизодах этого единоборства смогу я, быть может, рассказать читателю в дальнейшем.
— Молчание — ограда мудрости, — любит говорить мой друг, капитан Людов.
Северный флот — Москва
1943—1946.
ПОВЕСТЬ О ДВУХ КОРАБЛЯХ
ПРОЛОГ
Туман рассеивался и редел. Вдалеке, за цепью остроконечных дымчатых скал, отделявших нас от внутреннего рейда одного из скандинавских портов, ясней проступали очертания американского военного корабля.
Как длинный ступенчатый остров, лежал он раньше в тумане, заслонив готические городские дома. Теперь мы увидели стальную многоярусную мачту, поднятые к тучам дальномеры, протянутые над палубой грозные орудийные стволы. Пропеллеры и крылья боевых самолетов мерцали на верхней палубе. С бронированных высоких бортов сбегали косые трапы.
— Техника! — задумчиво сказал молодой матрос нашего ледокола.
— Коробка ничего, — ответил с обычным своим снисходительным видом водолаз Костиков, стоявший с ним рядом. — Только нам нечему тут особенно дивиться… Если начать считаться, в нашем советском флоте посильнее есть корабли…
Он помолчал, зорко всматриваясь в американский тяжелый крейсер.
— А ты знаешь, что точно такому зверю из гитлеровского флота ледокольный пароход «Ушаков» один на один дал бой в Ледовитом океане?
— Вздор, старшина! — вмешался в разговор помощник штурмана Воробьев. Он принадлежал к тому типу еще встречающихся у нас молодых людей, которые считают возможным всегда и по всякому поводу высказываться с предельной резкостью и апломбом. — Не может быть, чтобы ледокол дал бой тяжелому крейсеру!
— В ту войну, товарищ второй штурман, все могло случиться, — сказал Костиков, покосившись на Воробьева. — Да вот боцман Агеев подтвердит, если не верите…
Агеев молчал. Сидя на кранце — плетеном из ивовых прутьев грушеобразном вальке, употребляемом при швартовке кораблей, — он смотрел в океанскую даль своими яркими желтоватыми глазами. Как всегда, он был занят делом, — его коричневые сильные пальцы ритмично двигались, плетя матик из пенькового троса. Мысли его были, видимо, далеко.
