Коммодор Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт
— На кра-а…ул! — взревел капитан Норман и пятьдесят мушкетов с примкнутыми штыками, разом сорвавшись с покрытых алыми мундирами плеч пятидесяти морских пехотинцев, замерли вертикально напротив пятидесяти рядов надраенных до блеска пуговиц, а шпаги трех офицеров морской пехоты описали в воздухе грациозные дуги военного приветствия.
Александр, сопровождаемый двумя адъютантами, медленно шел плечом к плечу рядом с морским министром, которому номинально и предназначалась эта церемония. Он приложил руку к краю своей шляпы. Трубы умолкли, пронзительно взвизгнув. Барабаны пробили дробь в четвертый раз, прогремел грохот первого салютного выстрела, а флейты и барабаны морских пехотинцев затянули «Из сердца дуба…» Хорнблауэр выступил вперед и отдал честь.
— Доброе утро, коммодор Хорнблауэр, — поздоровался морской министр. Разрешите представить Вас графу Северному.
Хорнблауэр вновь отдал честь, стараясь сохранить при этом, насколько возможно, бесстрастное выражение лица и борясь с невольной улыбкой при виде странной попытки Александра сохранить видимость инкогнито.
— Доброе утро, коммодор, — в свою очередь поздоровался Александр. С глубоким удивлением Хорнблауэр понял, что царь обращается к нему на неплохом английском, — надеюсь, наш короткий визит не доставил вам слишком больших неудобств?
— Это ничто по сравнению с высокой честью, оказанной кораблю, сэр, — ответил Хорнблауэр, размышляя при этом, правильно ли обращение «сэр» по отношению к царю, желающему сохранить инкогнито. Очевидно, да.
— Можете представить своих офицеров, — продолжал Александр.
Хорнблауэр представил их одного за другим, а они отдавали честь и кланялись несколько скованно, как того можно было ожидать от младших офицеров в присутствии царя всея Руси, хоть и инкогнито.
— Думаю, теперь вы можете начать прием воды на корабль, капитан, — сказал Хорнблауэр Бушу и снова повернулся к Александру:
— Вы хотели бы еще осмотреть корабль, сэр?
— Да, конечно, — ответил Александр.
Он поднялся на шканцы, чтобы наблюдать за началом приготовлений. Марсовые начали спускаться; Александр щурился на солнце, с восхищением глядя, как с полдюжины матросов соскользнули по бизань-бакштагам и бизань-фалам и выстроились на шканцах перед ним. Подгоняемые офицерами, матросы сновали тут и там, выполняя порученные им задачи — всё вместе это напоминало растревоженный муравейник, но было гораздо более упорядоченным и осмысленным. Крышки люков были отдраены, помпы приготовлены, тали заведены на ноки реев, кранцы вывалены по левому борту. Александр удивленно смотрел на полуроту морских пехотинцев, выбиравших конец, которые даже при этом умудрялись маршировать своим гусиным шагом.
— Солдаты и матросы заодно, — пояснил Хорнблауэр, указывая дорогу по трапу вниз.
Александр был очень высок — на один-два дюйма выше Хорнблауэра; спустившись под палубу он согнулся почти вдвое, чтобы не удариться о бимсы и оглядывался по сторонам щуря близорукие глаза. Хорнблауэр повел его дальше, на нижнюю пушечную палубу, где расстояние до подволока не превышало пяти футов шести дюймов, он показал царю мичманскую каюту и кают-компанию уоррент-офицеров — все подробности жизни моряка. Хорнблауэр подозвал несколько моряков, приказал им раскатать и натянуть свои гамаки, а после — улечься в них, так что Александр смог на воочию убедиться, что на самом деле значит, когда на человека приходится всего двадцать два дюйма и получить представление, что представляет собой нижняя палуба, набитая гамаками, раскачивающимися в шторм, когда все люди спрессовываются в одну плотную массу. Ухмылки моряков, участвующих в этом маленьком спектакле, послужили для Александра достаточным доказательством не только того, что Хорнблауэр рассказывает чистую правду, но и высокого духа матросов, выгодно отличающихся от терпеливых безграмотных крестьян, которых он привык видеть в рядах своей армии.
Они смотрели вниз сквозь люк на группу моряков, работающих в трюме — те открывали бочонки для пресной воды и готовили рукава для их наполнения — их обоняния то и дело достигали волны зловония, в которых причудливо смешивались ароматы трюмной воды, сыра и человеческих испарений.
— Полагаю, коммодор, вы служите достаточно долго? — спросил Александр.
— Девятнадцать лет, сэр, — ответил Хорнблауэр.
— А сколько времени за этот срок вы провели в море?
— Шестнадцать лет, сэр. Девять месяцев я был в плену у испанцев и полгода во Франции.
— Я наслышан о вашем бегстве из Франции. Вы прошли через многие опасности, чтобы вновь вернуться к этой жизни.
Высокий лоб Александра сморщился от удивления — царь не мог понять, как человек мог провести шестнадцать лет в подобных условиях и при этом сохранить здоровье и здравую память.
— Как долго вы служите в вашем теперешнем звании?
— В качестве коммодора, сэр, всего два месяца, но у меня девять лет капитанского стажа.
— А до того?
— Я был шесть лет лейтенантом и четыре года мичманом.
— Четыре года? И вы четыре года жили в мичманской каюте, подобной той, которую вы мне показывали?
— Не в такой комфортабельной, сэр. Я почти все время прослужил на фрегате, под командованием сэра Эдварда Пеллью. Линейный корабль не так переполнен людьми, как фрегат, сэр.
Наблюдая за Александром, Хорнблауэр понял, что его рассказ произвел на царя сильное впечатление и теперь мог попытаться проследить ход мыслей царя. Александра не столько поразили ужасные условия существования на борту корабля — если он хоть сколько-нибудь догадывался об условиях жизни своих подданных, то наверняка знал, что большая часть из них живут гораздо хуже, — сколько фактом, что подобные условия способствовали формированию способных офицеров.
— Да, полагаю, что это необходимо, — наконец подытожил Александр, проявляя на мгновение гуманную и эмоциональную черты своего характера, которые обычно тщательно скрывал.
К тому времени, как они снова вышли на палубу, судно-водовоз уже стояло у борта. Несколько моряков «Несравненного» перебрались на него и смешались с русскими, помогая им в работе. Рабочие партии бодро налегали на рукоятки помп и длинные змеевидные парусиновые рукава пульсировали при каждом ударе. На баке поднимали вязанки дров; моряки напевали, выбирая ходовые концы талей.
— Благодаря вашей щедрости, сэр, — сказал Хорнблауэр, — мы, при необходимости, сможем продержаться в море четыре месяца без захода в порт.
Ланч в каюте Хорнблауэра был накрыт на восьмерых: Хорнблауэр, Буш, два старших лейтенанта и четверо русских. Буш потел от волнения, глядя на не слишком гостеприимный стол; в последний миг от отвел Хорнблауэра в сторону в бесплодной попытке умолить коммодора, чтобы тот изменил своё решение и в дополнение к обычным корабельным припасам приказал подать что-либо из оставшихся в кают-компании деликатесов. Буш никак не мог отказаться от своей навязчивой идеи о том, что царя необходимо хорошо накормить; любой младший офицер может навсегда распрощаться с мыслью о продвижении по службе, если, принимая адмирала, рискнет поставить на стол обычную говядину из матросского рациона, а Буш мог мыслить только категориями приема адмиралов.
Царь с любопытством посматривал на помятую оловянную супницу, которую Браун поставил перед Хорнблауэром.
— Гороховый суп, сэр, — пояснил Хорнблауэр, — один из величайших деликатесов корабельной жизни.
Кэрлин, в силу многолетней привычки, начал постукивать сухарем по столу, затем прервал это свое занятие, когда вдруг понял, что делает и — вновь застучал, с виноватым видом. Он вспомнил приказы, отданные Хорнблауэром, чтобы каждый вел себя так, словно за столом не присутствовало изысканное общество; коммодор подкрепил свои слова прямой угрозой наказания, в случае невыполнения приказов, а Кэрлин знал, что Хорнблауэр никогда не пугает, если не намерен на самом деле привести свои угрозы в исполнение. Александр взглянул на Кэрлина, а затем, вопросительно, — на Буша, сидящего рядом с ним.
