Альберто Васкес-Фигероа - Игуана
Шел проливной дождь; португалец вымок насквозь, струи дождя смешивались с потом, бежавшим ручьем по его спине, и хотя время от времени он останавливался, чтобы прислушаться, он был практически абсолютно уверен в том, что в такую адскую погоду даже дьявольское отродье не отважится покинуть свое логово.
Однако после четырех часов усилий, когда он удар за ударом долбил по цепи, им овладело уныние. Он успел расколотить уже шесть камней, разлетевшихся на мелкие кусочки, израненные руки были все в крови, но звено цепи, которое он выбрал, толщиной с палец, в итоге оказалось всего лишь слегка сплющено.
Железо нагрелось, но, несмотря на это, ничто не предвещало, что металл в конце концов поддастся, даже если он будет упорствовать в своей попытке.
Решив передохнуть, он заметил, что его сотрясает дрожь, а вода впиталась в него до костей. Он соскользнул вниз и остался сидеть на разбухшей земле, прислонившись спиной к камню, откинув голову назад, и дал волю слезам, жалея самого себя в течение нескольких мгновений.
Он нарушил закон. Посягнул на целостность цепи, пытаясь ее разорвать, и наверняка должен будет за это жестоко поплатиться, ведь изверг ждет не дождется, когда он даст маху, чтобы обрушить на его голову всю безжалостность своего правосудия.
Уже после первого удара у него не осталось пути назад, и ему не оставалось ничего иного, как покончить с чудовищем или же дать ему себя уничтожить. Поэтому он позволил себе передохнуть полчаса и вновь взялся за работу, хотя руки ужасно болели, а на то, чтобы поднимать раз за разом камень весом более двух килограммов, требовались нечеловеческие усилия.
Он все колотил и колотил по цепи с упрямой настойчивостью, словно заведенный механизм, кусая губы, чтобы сдержать желание взвыть от боли, потому что ободранные руки превратились в сплошную кровоточащую рану, а онемевшие и распухшие пальцы отказывались слушаться.
Час за часом, удар за ударом — он даже засыпал под дождем и вновь просыпался, внезапно разбуженный громом или собственным страхом, и озирался по сторонам, ожидая, что вот-вот появится страшный и ненавистный похититель.
Позже, когда оставались не больше трех часов до рассвета, все замерло в ночи, и он с ужасом заметил, что удары грохочут в тиши островка, скалы которого, казалось, повторяли их тысячезвонным эхом.
Но звено цепи к тому времени было уже довольно сильно расплющено, и он знал, что не должен останавливаться. Он разорвал штаны и обмотал руки лоскутами, возобновив усилия, хотя обе руки отяжелели, словно налились свинцовой тяжестью.
И разбил-таки свои оковы.
Не веря, что у него получится, он продолжал по инерции ударять камнем по цепи, как вдруг почувствовал, что она поддалась, и с изумлением увидел, что звено распалось надвое; это означало, что теперь у него была возможность передвигаться нормально, а не прыжками, и не бояться споткнуться и упасть при попытке шагнуть шире.
Он немного отдохнул, дабы насладиться своей первой победой за долгое время, а затем, тяжело ступая, направился к убежищу, где заранее спрятал часть выделенных ему съестных припасов и примитивный топор, изготовленный из ручки старой мотыги, толстых полосок кожи игуаны и плоского тяжелого камня, который он терпеливо обтачивал урывками, за счет сна.
Он использовал оставшиеся полоски кожи, привязав концы цепей к лодыжкам, чтобы те не звякали и не мешали ему при ходьбе, и наконец крадучись направился к западному побережью, самой труднопроходимой части острова.
Попив из лужи, он утолил жажду, наполнил до краев крошечную высушенную тыкву, единственный предмет, который Оберлус позволил им иметь, вошел в море по грудь и, спотыкаясь и теряя равновесие, однако стараясь не выпустить из рук ни топор, ни тыкву, медленно двинулся на юго-запад, к подножию утеса.
Скоро начнет светать.
Часом позже Игуана Оберлус открыл глаза, встал с тюфяка, на котором спал в глубине пещеры, примерно в двух метрах от той точки, куда доходила цепь Малышки Кармен, и окинул женщину взглядом. Она еще спала — голая, раздвинув ноги, в том самом положении, в каком он ее оставил накануне ночью, закончив заниматься любовью.
Не дожидаясь, пока она раскроет глаза, он вновь ею овладел; она в полусне достигла оргазма и затихла, а Оберлус влез в широченные красные штаны, сунул за пояс оба своих тяжелых пистолета и вышел, захватив с собой подзорную трубу и тесак.
Вскарабкавшись на вершину, он со своего наблюдательного пункта оглядел море и удостоверился, что на горизонте не видно никаких кораблей.
Он уже не ждал с нетерпением, когда вдали появится парус. Теперь ему не требовалось ничего больше того, что у него было, и он желал бы, чтобы никакое новое судно не становилось на якорь в его водах. Пятеро подданных, женщина и обильный запас продовольствия, пороха, рома и книг — вот и все, что было ему нужно, чтобы чувствовать себя счастливым и довольным, и ему была ненавистна мысль о том, что придется опять созывать рабов, всовывать им в рот кляп, прятать их, а затем в течение долгих часов волноваться из-за того, что непрошеные гости, не ровен час, обнаружат возделанные участки земли, фруктовые деревья, водосборники и другие явные свидетельства человеческого присутствия на сем пустынном на первый взгляд острове.
Поскольку горизонт был чист, Оберлус переключил внимание на своих пленников, которым вменялось в обязанность трудиться, начиная с рассвета, — и тотчас же заметил отсутствие португальского лоцмана.
Он поискал его в подзорную трубу, внимательно оглядев отведенную ему зону, но вскоре убедился, что случилось то, что он давно предполагал.
Это не явилось для него сюрпризом, и он чуть ли не обрадовался тому, что португалец отважился сделать шаг, потому что ему было бы неприятно, если бы он ошибся в Гамбоа, в отношении его образа мыслей и характера дальнейших действий.
Оберлус удостоверился в том, что другие пленники оставались на своих местах, не ведая об исчезновении товарища, проверил, заряжены ли пистолеты, решительно сжал в руке тесак и начал спускаться вниз по склону, распугивая по пути группы гигантских альбатросов.
Со всяческими предосторожностями, стараясь не напороться на засаду или угодить в какую-либо другую ловушку, он тщательно осмотрел участок острова, где должен был находиться Гамбоа, и обнаружил камень, который португалец использовал как наковальню, осколки камней и разбитое звено цепи.
Чтобы составить себе представление о том, что произошло, большего и не требовалось. Отныне его противник мог себе позволить до некоторой степени свободно передвигаться, вполне вероятно, раздобыл какое-нибудь оружие и спрятался где-то на острове, готовый внезапно напасть.
