Томас Рид - Морской волчонок
Проснувшись, я позавтракал. Это был самый легкий из всех завтраков, какие существуют в мире. Я с наслаждением напился воды, потому что весь был в огне; лихорадка меня трепала, а укушенный палец мучительно ныл.
Все же я не откладывал дальнейшей работы: если в двух ящиках лежит мануфактура, это еще не значит, что из нее состоит весь груз. На этот раз я решил произвести разведку в другом направлении и проложить путь не вбок, к борту судна, а прямо, где у меня могли открыться большие возможности.
Захватив с собой свой продуктовый мешок, я приступил к работе с новой надеждой, и после долгого, упорного труда в согнутом положении, с больным пальцем, мне наконец удалось взломать стенку ящика.
Там лежало что-то очень мягкое. Это меня слегка обнадежило. По-видимому, не сукно, но что именно — я не мог понять, пока совершенно не оторвал доску. Я осторожно просунул руку в отверстие и дрожащими пальцами стал щупать: как будто холст… Должно быть, это упаковка, а что внутри?
Я взял нож и прорезал холст. В образовавшуюся дырочку я снова всунул пальцы.
Внутри было полотно. Прекрасное полотно, скатанное в штуки, как и мануфактура. Но эти штуки полотна были так плотно спрессованы, что ни одной я не мог выдернуть из тюка.
Это открытие повергло меня в глубокую печаль. Теперь я жалел, что это не ящик с сукном. Я бы постепенно его опорожнил и продолжал бы дальше свою работу. Но эту плотную полотняную массу не сдвинешь с места и не прорежешь ножом. Здесь было работы на неделю. У меня не хватит пищи, чтобы продержаться неделю. Нечего было и думать об этом ящике.
Некоторое время я стоял, не зная, что предпринять. Но время было слишком дорого, и только энергичная деятельность могла спасти меня. И я снова бросился работать.
Я вернулся ко второму ящику с мануфактурой с твердым намерением его опустошить и поглядеть, что за ним.
Отверстие было невелико, и я прибегнул к своему прежнему методу — вынимать материю не целыми рулонами, а вытягивать ее метр за метром.
Конечно, это было легче. Но увы! Мой метод привел меня к неприятным последствиям, о которых я скажу потом.
Я выбросил из ящика уже порядочное количество материи, когда мне внезапно пришлось остановиться. Не было места. То есть некуда было девать вынутое сукно!
Все свободное место: кабина, ящик из-под галет и еще один ящик — было целиком забито мануфактурой. Не было ни одного свободного метра.
Я не сразу испугался, потому что не сразу представил себе, какие могут быть последствия. Но когда я хорошенько подумал, я увидел, что стою перед очень опасной проблемой.
Я не могу продолжать разгрузку, пока не избавлюсь от волн шерстяной материи, заполнившей мое жилище. Но как это сделать? Нельзя было ни сжечь материю, ни выбросить ее за борт. Можно было только свернуть ее так плотно, как она была упакована раньше.
Теперь я понял всю неосторожность моего поступка. Разматывая рулоны, я дал материи увеличиться в объеме. Вернуть ее в прежнее состояние было невозможно. Я не мог даже как-нибудь сложить материю, потому что в тесной каморке мне трудно было повернуться. Но если бы даже и было место, я все равно не смог бы довести материю хотя бы примерно до ее прежнего объема. Для этого нужен был большой винтовой пресс конторского типа.
Все это меня совершенно убило.
Но нет! Я не позволю отчаянию овладеть мною. Кое-как освободив место для последней штуки и выбросив эту проклятую штуку из ящика, я доберусь до его противоположного конца. Будет еще время для размышлений, если там окажется опять сукно или полотно.
Трудно сломить надежду в человеческом сердце. Пока человек жив, он надеется. Об этом говорит пословица. И я взялся за работу.
На этот раз мне пришлось резать доску посредине, так как концы ее были недосягаемы под мануфактурой. Впрочем, разница была небольшая. Лишь бы проделать дыру, чтоб просунуть через нее пальцы.
Результат был очень грустный. Еще один тюк полотна!
Я был обессилен. Я свалился бы, если бы мог упасть. Но это было невозможно: я и так лежал плашмя, лицом вниз, слабый и телом и душой.
Глава XLVII
ВСЕ ВЫШЕ!
Через некоторое время я очнулся. Голод был тому причиной. Природа взяла свое.
Я мог съесть свои крошки где угодно, но для того, чтоб напиться, мне надо было вернуться к бочке с водой, в свое старое логово. Спать я мог в любом из ящиков, совершенно не боясь нападения крыс; но приходилось устраивать свое жилье возле воды.
Нелегко было мне вернуться в кабину. Пришлось расчищать дорогу среди мануфактуры, отбрасывая ее назад, отодвигая в сторону. Я старался сохранить побольше места, иначе мне некуда было бы поместить собственное тело.
Наконец я достиг привычного места, поел, попил и заснул. Я принял обычные меры предосторожности, и крысы меня не беспокоили. Утром — или, вернее, после того, как я проснулся, — я снова поел и попил. Не знаю, было ли это утро, потому что я два раза забывал завести часы во время работы и они остановились, а я перестал ощущать разницу между днем и ночью. И так как я спал теперь нерегулярно, то и по сну не мог определить суток.
Я съел настолько мало, что остался голоден. Я был бы голоден все равно, даже если б съел весь свой запас, и мне стоило больших трудов удержаться от этого. Такой завтрак был бы последней едой в моей жизни. Я удержался, так как боялся немедленной голодной смерти.
Взамен пищи я наполнил свой желудок огромным количеством воды. Затем я приступил к работе. Я решил работать, пока хватит сил, но голод ослабил меня, я был совершенно истощен и с трудом ворочал тяжелые рулоны материи.
Я пытался исследовать дорогу во всех направлениях. Не буду на этот раз описывать подробно, как стояли ящики и что я чувствовал, вскрывая их. Скажу только, что после нескольких часов работы я не добился ничего путного. Повсюду стояли тюки с полотном.
Я не мог перескочить через них. Не мог и пройти сквозь них. Следовательно, нечего было стараться.
Я был совершенно подавлен.
На этот раз память пришла мне на помощь. Я вспомнил, что когда-то читал книгу, в которой описывалось, как мальчик борется с препятствиями и трудностями, как смелостью и настойчивостью он побеждает повсюду и приходит к благополучному концу. Тот мальчик сделал своим девизом латинское слово «excelsior», что значит «все выше».
Думая о собственной борьбе, поражениях и победах, о том, как я преодолевал трудности, я не мог не сравнить себя с ним — и тут мне пришла в голову новая неожиданная мысль.
Слово «excelsior» зародило ее во мне. «Все выше… — думал я. — А что, если я буду пробиваться в самом деле все выше и выше, вверх? Ведь я могу найти там пищу!»
