Жюль Верн - Дети капитана Гранта
Промокшие, окоченевшие от холода, измученные усталостью, путники к вечеру добрались до какого-то жалкого ранчо. Только очень неприхотливые люди могли видеть в этом ранчо убежище, и только путешественники, находящиеся в отчаянном положении, способны были укрыться в нем. Но у Гленарвана и его спутников не было выбора, и они забились в эту заброшенную лачугу, которой пренебрег бы последний бедняк-индеец. Не без труда развели они там из сухой травы костер, дававший больше дыма, чем тепла. За стенами ранчо дождь продолжал лить как из ведра, и крупные капли просачивались сквозь прогнившую соломенную крышу. Раз двадцать костер грозило залить, и каждый раз Мюльреди и Вильсон отстаивали его у воды.
Очень невкусный и скудный ужин прошел невесело. Ни у кого не было аппетита. Только один майор не побрезговал промокшей провизией: невозмутимый Мак-Наббс был выше всяких злоключений. Паганель, как истый француз, попытался было пошутить, но ему никого не удалось рассмешить.
– Видно, шутки мои подмочены, – заметил он, – они дают осечки.
Лучшее, что можно было сделать в подобном положении, это заснуть. Поэтому каждый попытался на время забыть во сне усталость. Ночь была бурная, ранчо трещало, качалось и грозило рухнуть при каждом сильном порыве ветра. Несчастные лошади, не защищенные от непогоды, жалобно ржали во дворе, но и хозяевам их было немногим лучше в скверной лачуге. Мало-помалу сон все же стал одолевать путников. Первым заснул Роберт, положив голову на плечо Гленарвану, а за ним погрузились в сон и все остальные случайные обитатели ранчо.
Ночь прошла без происшествий. Разбудила путников Таука. Бодрая, как всегда, она ржала и с силой била копытом о стену ранчо. Когда Талькав не подавал сигнала к отъезду, это умела сделать его лошадь. Так как путешественники были уже многим обязаны Тауке, то не повиноваться ей было нельзя, и отряд двинулся в путь.
Ливень прекратился, шел только небольшой дождь, но глинистая почва уже не впитывала скопившихся вод. Все эти лужи, болота, пруды сливались в огромные «баньядос» предательской глубины. Паганель, взглянув на карту, подумал, что Рио-Гранде и Рио-Вивората – реки, в которые обычно стекают все воды этой равнины, – теперь, вероятно, образовали одно русло шириной в несколько миль.
Необходимо было двигаться вперед как можно скорее. Дело шло об общем спасении. Если наводнение усилится, где тогда найти убежище? До самого горизонта не видно было ни одной возвышенности, а на такую низменную равнину воды должны были нахлынуть очень быстро.
Лошадей пустили во весь опор. Таука неслась впереди. В эти минуты она больше какой-нибудь амфибии заслуживала название морского коня, ибо скакала в воде, словно это была ее родная стихия.
Вдруг, около десяти часов утра, Таука стала проявлять признаки сильнейшего волнения. Она то и дело поворачивала морду к южной части равнины. Она протяжно ржала, с силой втягивала свежий воздух, порывисто вскидывалась на дыбы. Скачки лошади не могли вышибить Талькава из седла, но все же он не без труда справлялся с нею. Он натянул удила – выступившая изо рта коня пена окрасилась кровью, но горячее животное все не унималось. Хозяин Тауки сознавал, что стоит дать ей волю, и она во весь опор умчится к северу.
– Что это творится с Таукой? – спросил Паганель. – Уж не впились ли в нее здешние свирепые пиявки?
– Нет, – ответил индеец.
– Значит, она чего-то испугалась.
– Да, она почуяла опасность.
– Какую же?
– Не знаю.
Хотя опасность, почуянная Таукой, была еще недоступна глазам, но слух уже улавливал ее. Глухой рокот, похожий на рокот прилива, доносился издалека, из-за линии горизонта. Порывистый ветер был влажен и нес с собой водяную пыль. Стремительно улетая от чего-то неведомого, проносились птицы. Лошади, ступая по колено в воде, уже ощущали напор течения. Вскоре со стороны юга, в какой-нибудь полумиле от отряда, послышалось ужасающее мычание, ржание, блеяние, и вдали показались огромные стада перепуганных животных. Опрокидывая друг друга, вновь поднимаясь, бешено прорываясь вперед, они мчались со страшной быстротой. С трудом можно было разглядеть этих обезумевших животных из-за поднимаемых ими столбов водяных брызг. Кажется, сотня самых больших китов не могла бы с большей силой волновать океан.
– Anda, anda![70] – крикнул громовым голосом Талькав.
– Что такое? – спросил Паганель.
– Разлив! Разлив! – ответил Талькав и, дав шпоры лошади, помчался к северу.
– Наводнение! – воскликнул Паганель.
И все понеслись вслед за Таукой.
Нельзя было медлить: милях в пяти на юге уже виднелся надвигавшийся огромный, широкий водяной вал, превращавший равнину в настоящий океан. Высокие травы исчезали, словно скошенные. Вырванные водой кусты неслись по течению, образуя как бы островки. Вода прибывала с непреодолимой силой. Очевидно, крупнейшие реки пампасов вышли из берегов и воды Рио-Колорадо на севере и Рио-Негро на юге слились в один поток.
Водяной вал, на который указал Талькав, надвигался со скоростью скаковой лошади. Всадники уносились от него, словно тучи, гонимые вихрем. Напрасно они искали глазами места, где можно было бы найти убежище: до самого горизонта простиралась вода.
Охваченные паническим страхом, лошади мчались неистовым галопом. Всадники едва держались в седлах. Гленарван часто оглядывался назад.
«Вода настигает нас», – думал он.
– Anda, anda! – кричал Талькав.
Несчастных лошадей гнали еще и еще быстрее. Кровь с их расцарапанных шпорами боков тянулась по воде длинными красными нитями. Лошади спотыкались о рытвины, запутывались в скрытых под водой травах. Они падали. Их заставляли подниматься. Они снова падали, и снова их заставляли подниматься. А между тем вода все прибывала. По ней уже шли волны, говорившие о том, что грозный вал вскоре настигнет путешественников, – его гребень пенился уже меньше чем в двух милях позади них.
С четверть часа продолжалась эта отчаянная борьба с самой грозной из всех стихий. Беглецы не могли бы сказать, какое расстояние они покрыли, но, судя по скорости лошадей, оно было немалым. Вот уже лошади, по грудь в воде, двигались вперед лишь с величайшим трудом. Гленарван, Паганель, Остин – все считали себя погибшими, обреченными на страшную смерть. Лошади начинали терять почву под ногами, а глубина в шесть футов означала для всадников смерть.
Не поддается описанию ужас этих восьми людей, которых настигал чудовищный водяной вал. Они чувствовали, что борьба со стихией превышает человеческие силы. Спасение их зависело уже не от них.
Прошло пять минут, и лошади поплыли. Неистовое течение влекло их со скоростью более двадцати миль в час – даже самым бешеным галопом они не могли бы нестись быстрее.
Казалось, уже исчезла всякая надежда на спасение, как вдруг раздался голос майора:
– Дерево!
– Дерево? – воскликнул Гленарван.
– Там, там! – отозвался Талькав и указал пальцем на гигантское дерево, похожее на ореховое, одиноко поднимавшееся из воды саженях в восьмистах от них.
Подгонять своих спутников Талькаву не пришлось. Все понимали, что надо во что бы то ни стало добраться до этого дерева, так неожиданно попавшегося на их пути. Лошади, видимо, не в силах были доплыть до него, но люди, по крайней мере, могли спастись: течение несло их к дереву. В этот миг лошадь Остина глухо заржала и исчезла под водой. Сам он высвободил ноги из стремян и поплыл, мощно взмахивая руками.
– Хватайся за мое седло! – крикнул ему Гленарван.
– Спасибо, – ответил Том Остин. – Руки у меня крепкие!
– А как твоя лошадь, Роберт? – спросил Гленарван, поворачиваясь к юному Гранту.
– Она плывет, милорд, плывет, как рыба.
– Берегись! – крикнул майор.
Не успел он произнести это слово, как беглецов настиг огромный вал; чудовищный, в сорок футов вышиной, он с грохотом обрушился на них. И люди и лошади – все исчезли в бурлящем водовороте. Колоссальная масса воды, в несколько миллионов тонн весом, понесла их в своем бешеном разливе.
Когда вал прокатился дальше, путешественники вынырнули на поверхность воды и поспешно пересчитали друг друга. Все люди выплыли, но лошади, кроме Тауки, исчезли.
– Смелее! Смелее! – подбадривал Паганеля Гленарван, поддерживая его одной рукой и гребя другой.
– Ничего… ничего!.. – отозвался почтенный ученый. – Я даже не жалею…
Но о чем не жалел он, так навсегда и осталось неизвестным, ибо конец фразы бедняге пришлось проглотить вместе с порядочной порцией мутной воды. Майор плыл вперед так спокойно и размеренно, что заслужил бы похвалу любого учителя плавания. Матросы скользили, как дельфины, попавшие в родную стихию. Роберт уцепился за гриву Тауки, и она тащила его. Лошадь, сильно рассекая грудью воду, инстинктивно плыла к дереву, куда, впрочем, несло ее и течение.
До дерева оставалось только саженей двадцать; еще несколько минут – и все доплыли до него. Им повезло: не будь дерева, пропала бы всякая надежда на спасение, и им пришлось бы погибнуть в волнах.
