Николай Панов - Морские повести
— Наша, корабельная, бьет! — чуть не крикнул Агеев.
Он знал посвист этих голосистых орудий. Верил — по звуку угадает не только, бьет ли наша или вражеская батарея, но даже пушки какого корабля вступают в дело. «Громовой» бьет!» — подумалось в ту минуту. И точно, — эсминец «Громовой» первым начал разгром немецких батарей…
Словно от удивления, грузовик замедлил ход, потом снова помчался с бешеной скоростью. Немцы кричали, указывали на море, подскакивая на гремящих баках.
Затем машина остановилась. Еще явственней вырос гром канонады. Били корабли. Отвечали береговые батареи. Егеря прыгали через борта. Прозвучала команда. Ушли куда-то беглым шагом.
И уже бурой пеленой о-пустилась ночь. Рев стрельбы рос в отливающем багрянцем небе, а боцман лежал скрученный, всеми забытый, тщетно пытаясь распутать стягивающие его узлы. Раза два егерь, оставленный на страже, взглянул на платформу. Снова начинал шагать снаружи…
Потом боковая стенка откинулась. Два солдата, с желтыми жестянками эдельвейсов на помятых кепи, схватили пленника с двух сторон, опустили на камни. Агеев лежал неподвижный, закрыв глаза, решив не подавать признаков жизни.
— Это он убил майора Эберса, — сказал один голос, и сапог ударил боцмана в бок. — Он знает о десанте.
— Доктор его оживит, — ответил другой. — Пока бросим его в третий сектор.
— Там англичанин.
— Ничего. Англичанин уже подыхает. Для допроса возьмем внутрь.
Подняли, пронесли несколько шагов, тяжело бросили снова на камни.
Боцман открыл глаза.
Темнота. Но это незакрытое помещение. Колючая сетка темнеет недалеко от глаз. Она искрится кое-где, сухо потрескивает, деревянные столбы обмотаны изоляционной прокладкой. Электрифицированная ограда, такая, о которой рассказывала Маруся.
Сбоку раздался стон. Агеев молчал. Стон повторился.
— Кто там? — еле внятно спросил голос по-английски. Это был настоящий английский язык. Чем-то неуловимым отличался от языка, на котором говорят не британцы, но Агеев знал — это настоящий английский…
— Кто там? — повторил умирающий голос, и после паузы: — Если спасетесь, товарищ, передайте нашим: я капитан О’Грэди, из Дублина. Я летчик британского королевского флота… Заблудился в тумане… Разбили голову, раздели… Два дня истекаю кровью… Может быть, больше… Я капитан О’Грэди…
Голос прервался, послышалось невнятное бормотание. Агеев лежал, прислушиваясь. Так вот он, подлинный капитан О’Грэди, самолетом которого воспользовался немец.
— Капитан, — окликнул он тихо.
Темнота молчала. Попрежнему плыл отдаленный гул канонады. И вот, совсем вблизи, настойчиво зачастили пулеметы, лопнула граната, забили пулеметы с другой стороны…
Агеев напрягся, изогнулся всем телом. Веревки немного ослабли. Нащупал грань острого камня, стал перетирать веревку. Раза два штерт срывался, острый край скользил по пальцам, но Агеев не чувствовал боли. Это работали наши пулеметы!
Он перетирал веревки и вслушивался и вглядывался в озаряемый тусклыми вспышками мрак. Что-то произошло с проволокой. Она перестала потрескивать, искриться. А кругом пробегали немцы, падали, стреляли, бежали снова. Где-то на склоне замигал быстро-быстро красный огонек автомата.
Боцман перепилил штерт. Сел, разминая затекшие пальцы. Развязать ноги было совсем легко. Припал к земле — пулеметная очередь, разрывая проволочную ограду, лязгнула над самой головой.
Он подполз к неподвижному телу дублинца. Пальцы его скользнули по белью, жесткому от засохшей крови. Капитан О’Грэди, подлинный капитан О’Грэди был мертв, сердце его не билось.
Большой дырой зияла проволока, рассеченная пулеметной очередью. Агеев шагнул наружу. Да, проволока не была больше электрифицирована.
Посвистывали над головой пули, летели медленно самоцветы трассирующих снарядов и огненный пунктир пулеметных очередей.
Боцман снова припал к камням. Смерть носилась над головой. Нужно перехитрить ее снова, проползти туда, откуда — он определил это по звуку — били наши пулеметы и автоматы. Быстро полз по темным скользким камням.
— Кто идет? Полундра! — сказал впереди резкий голос.
— Свой! — крикнул Агеев. — Я свой, Сергей Агеев.
— Боцман?
Агеев узнал голос друга — разведчика, сержанта Панкратова. Увидел его коренастую фигуру, распластавшуюся на камнях у ручного пулемета.
— Он самый, сын своего отца! — Агеев крепко стиснул руку сержанта.
— С кем это вы, Панкратов? — послышался, как всегда негромкий, глуховатый голос Людова.
— Боцман Агеев, товарищ капитан, откуда-то взялся!
— Боцман? — Людов подполз ближе, из-под капюшона плащ-палатки блеснули круглые стекла. — Вы почему не на Чайкином клюве?
— Так вышло, товарищ капитан… Я майора Эберса убил. Меня немцы в плен взяли… — Последнюю фразу Агеев произнес с трудом, много тише, чем первую.
— Ага, — сказал Людов хладнокровно, — следовательно, полагаю, вы без оружия? — Никогда, ни при каких обстоятельствах капитан Людов не показывал, что удивлен тем или другим фактом.
— Так точно, без оружия…
— Панкратов, передайте ему автомат Тер-Акопяна. Тер-Акопян только что погиб, боцман… — На мгновение Людов замолчал. — Панкратов, нужно проверить, вырублен ли ток.
— Ток вырублен, товарищ капитан, — доложил Агеев. Он сжимал в руках автомат павшего товарища. Кровь бушевала в теле, не было следа недавней слабости.
— Прекрасно, — сказал Людов, — тогда займемся спасением женщин и детей, орлы-матросы!
Как же очутились орлы капитана Людова здесь, в самом сердце секретного вражеского района?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ЖЕНА ОФИЦЕРА
Когда Фролов с вершины Чайкиного клюва увидал наши корабли, — на одном из этих кораблей был капитан Людов с друзьями. Но разведчики шли не на эсминце. Они толпились на палубах двух катеров-охотников. Маленькие корабли плыли мористей, почти застопорив ход. Обстрел берега не входил в их задачу.
Между ними и береговыми высотами скользила грозная линия эсминцев, вздымающих белоснежные буруны. Широкие военно-морские флаги и змейки вымпелов вились на их мачтах. А над «Громовым» — флагманским кораблем — алый флаг командующего флотом: три белых звездочки вокруг краснозвездного поля. И на высоком мостике стоял сам вице-адмирал, не отводя от ястребиных глаз черные окуляры бинокля.
— Есть позывные с Чайкиного клюва?
— Нет позывных, товарищ командующий…
Корабли приближались к берегу. Все яснее были видны зубчатые отвесные скалы. Гудел ветер, бился в брезент ветроотводов, мерно вибрировал турбинами корабль.
