Юрий Иванов - Рейс туда и обратно
— Высадимся, Муха. Так... Читаю вслух. Острова имеют гористый, сильно пересеченный рельеф. Вершины гор покрыты вечным снегом и почти постоянно окутаны облаками и дымкой. Поверхность островов изобилует речками и озерами, в которых нет жизни.
— Нет жизни? Странно.
— Вода из озер и речек ниспадает в океан многочисленными мощными водопадами высотой до 600 метров...
— Увидеть бы такой!
— Помолчи. Птицы на островах гнездятся в изобилии. Из них преобладают вилохвостые качурки, чайки и пингвины...
— Так хочется увидеть настоящих, не в зоопарке пингвинов!
— Занято, а? Бухточка Кайе, Фок, бухта Бриз, каково, а? Жарден, бухта Сантр. Ну что скажешь, практичный парень?
— Ани-дю-Жарден... — как зачарованный пробормотал Мухин.
— В средней части берега бухты вдается глубокое ущелье Больде-Понш-Дьяболь, из которого дуют шквалы огромной силы. Слышишь, Шурик? Ветер дьявола! Долина Октан, долина Секстан... Кто и когда давал наименование этим долинкам? Кто были они? Бородатый, изнуренный холодом и испытаниями китобой? Отчаянный искатель приключений? Мыс Бурбон, гора Командор, долина Утраченных Иллюзий. Чьи иллюзии, Шурик, развеялись тут, а? Ей-ей, нет интереснее книг, чем лоции! Черные Утесы, Долина Крестов, слышишь? — Бухта Надежд, гора Прощания, долина Тревожных Ожиданий... Кто и кого ожидал там, какими тревогами мучился? А вот еще какие тут названия, Шурик: озеро Луизы, бухта Агнесс, Розы и Виктории. Пролив Фанни, какое красивое имя, правда? Фанни... Золотоволосая Фанни, чей нежный образ нес в своей продубленной морскими ветрами, прокуренной и проспиртованной душе суровый, молчаливый моряк... Остров Кармен, тут был испанец, бухта Мэри, в ней грустил по своей девчонке из Плимута англичанин, мыс Сюзан, на том мысу валялся в траве, мечтал о далекой родине, о любимой жене уставший от морских дорог француз. Мыс Дорис и мыс... Нины. Может, и русские тут бывали, а?
Русов захлопнул лоцию, уставился в иллюминатор. Ярко светила луна. С попутным в пять, порывами до семи баллов «Пассат» шел к островам Кергелен. Давление, три последние дня державшееся постоянно на отметке «77», со вчерашнего вечера пошло влево, к утру стрелка застыла на цифре «75», а еще вчера вечером Семен Арнольдович принял сообщение из порта Элизабет: циклон «Элла», достигнув южной оконечности Африки и углубившись на тысячу миль в восточном направлении, начинает смещаться на юг. Возвращается. М-да. Водичка... Не обойдется ли она слишком дорого? Риск. Опять риск. А, была не была!.. Мыс Нины, надо же? Побывать бы на том мысу...
Надев куртку, он вышел на крыло ходового мостика, подставил лицо свежему ветру, ночь-то какая звездная! Казалось, будто звезды усыпали не только небо, но неоглядная их россыпь плывет и по океану, плывет, похожая на серебристую пыль, что они насытили весь воздух, все пространство вокруг. Сделай нечаянный, глубокий вдох, и заскочит звезда в горло, застрянет там, угловатая и холодная. И придется бежать к Толе Гаваневу... «инопланетянину». А тому лишь попади в руки.
Внизу громыхнула дверь. Угловатый, сутулый, протопал по переходному мостику к полубаку боцман. Матовой синевой сияла его плешь. Дмитрич обернулся, сжал волосатый кулак возле уха — салют! — открыл дверь своей кладовки. Выволок самодельный верстак, уложил «а него доску и шаркнул рубанком. В лунные ночи боцману не спалось. К тому же он надумал сделать для моряков несколько деревянных лежаков наподобие тех, какие имеются на любом пляже. Отстояв вахту, парни собираются на пеленгаторном мостике, загорают, но разве удовольствие — валяться на голом, раскаленном железе? Стружки выскальзывали из-под рубанка и серебристо-голубыми спиралями падали на синюю, лунную палубу танкера. Черной тенью мелькнул кот Тимоха. Устроился возле ног боцмана и начал лапой мыть свою круглую морду.
Ч-черт, как еще долго мотаться по океану! Сил никаких нет, так хочется домой, на сушу, к Нинке. И что это за проклятие: жизнь моряка? Любить человека и уходить от него, уходить... Как, каким образом можно наверстать недели, месяцы и годы, проведенные вдали от любимой женщины? В этом году исполнится пять лет, как они вместе. Вместе! Русов нахмурился, подсчитал — едва полтора года из этих пяти наберется, что они действительно были вместе. И то хорошо.
...И он представил себе тот летний, теплый день, когда он возвращался домой из Северной Атлантики. Рейс был трудным. Отчаянные рыбаки ловили морского окуня среди ледяных полей и айсбергов: что поделаешь, рыбы в океане становится все меньше, куда только не приходится идти за ней. Да, тяжелый был рейс. Холодина такая, что резиновые шланги становились твердыми, как дерево, и ломались на сгибах. Арктические ветры несли с собой потоки воды, и она намерзала на леерах, надстройках и палубе гигантскими глыбами. Скалывали лед, срубали его; обмораживали и калечили руки, матерились, проклинали свою морскую жизнь и клялись, что больше в океан ни ногой! И опять тащились к черту на кулички, лавировали между ледяными горами к какому-нибудь бедовому «рыбачку», высасывающему последние литры солярки из своих емкостей, и снабжали его топливом. И ходили друг к другу в гости по снежному полю, дули крепчайший чай и играли в «шаши-беши», игру, известную, пожалуй, морякам всего мира.
В конце концов кончился тот тяжелый рейс, и они: отправились домой. Ну и видок был у танкера. Погнутые леера фальшбортов, вмятины на корпусе, содранная льдинами до металла краска. Но все было позади, а впереди суша, отдых, весна и весеннее настроение, и душа полна радостных ожиданий. Чего? А черт знает чего — просто было хорошо, и все тут!
Миновали Ла-Манш, серое Северное море, датские проливы, Балтику. Ранним утром вошли в морской канал. Чертовски вкусно пахла распустившимися клейкими листками и свежей, ярко-зеленой травой земля. Родной, волнующий до слез запах! Наверное, стоит несколько месяцев мотаться в губительных широтах Северной Атлантики, чтобы в какую-то из минут возвращения на Родину, Сушу ощутить себя безгранично, неправдоподобно счастливым. И ожидание какого-то чуда, которое должно произойти... Но что же, что?
Вот и знакомые контуры зданий порта, пирс. Летит на его бетонные плиты бросательный конец, ползет из клюза швартов. Что-то кричат встречающие. Лучатся глаза женщин. Визжат, прыгают ребятишки, грохочет и раскачивается трап — моряки ссыпаются на пирс. Букеты цветов, объятия, смех, слезы. А Русов ходил по крылу мостика и с завистью наблюдал за шумной, радостной толпой на пирсе: его никто не встречал. Какие-то были в последние годы у него летучие знакомства; ушел в море — и забылось.
Опустел пирс. Те, кто был свободен от вахт, укатили домой со счастливо растерянными женами и девушками, а те, кто не мог покинуть судно, увели своих родных и подружек в каюты. Не мог покинуть танкер и старпом: предстояла береговая суточная вахта. Да и куда идти? К кому? Но странно, приподнятое состояние какого-то радостного ожидания не проходило... «Эй, послушайте, — раздался вдруг голос с пирса, и он увидел, что внизу, возле большой синей лужи, стоит девушка в синем, коротком платьишке. Теплый ветер трепал ей волосы-, прилепляя платье к ногам, и они рельефно высматривались сквозь тонкую ткань. «Вы меня, — спросил он, — или кого-то встречаете?» Девушка засмеялась, ловко перепрыгнула через лужу и, размахнувшись, кинула ему букет сирени: «Это вам. С приходом!» Он поймал букет, прижал его к лицу, а девушка махнула рукой и пошла прочь, «Постойте! — позвал Русов. — Куда же вы?» Девушка уходила, И тогда Русов, шагнув в ходовую рубку, потянул рычаг тифона. Танкер рявкнул на весь порт, и девушка остановилась... Это была Нинка, спустя неделю ставшая его женой. Квартиры у Николая Русова на суше не было, и свадьбу справили в салоне танкера. Одно огорчило: выговорешник, который влепил Русову начальник управления за подачу звукового сигнала в порту, но это сущая мелочь по сравнению с тем, какую роль сыграл тот сигнал в жизни Русова...
