Николай Панов - Морские повести
— Кто вы такая? — продолжал Медведев. Ярость охватила его. Бессонная ночь, затаенное горе, страх за исход экспедиции усиливали эту ярость. — Кто вы такая? Вы действительно русская?
— Я русская, — пролепетала Маруся. Она стиснула ладони, маленькие смуглые пальцы с обломанными ногтями побелели. — Я не понимаю… Я его свернула в комочек, в плотный комочек, засунула глубоко в трещину… — Ее губы запрыгали, но глаза оставались сухими.
— Зачем вы хотели выдать нас немцам? — спросил Медведев.
— Выдать вас немцам? — повторила она, будто не веря собственным ушам. — Выдать вас немцам? Это я-то могу выдать вас немцам? Это я-то? Я?
Ее дыханье пресеклось. Она молчала, подняв руку, глядя на Медведева в упор. Ее измученное, страшно худое, когда-то бывшее молодым и красивым лицо все трепетало от горя и обиды. В этом лице не было больше робости, приниженности, как вчера.
Она не могла говорить: слезы хлынули из ее глаз, покатились по впалым, сморщенным щекам…
Агеев внезапно повернулся, пошел, почти побежал к кубрику. Маруся согнулась, закрыла пальцами лицо, упала на камни.
— Что они сделали с нами… — повторяла она среди рыданий.
Холодный пот тек по лицу Медведева.
— Товарищ командир! — раздался голос Агеева.
Нечто настолько необычное, зловещее было в этом голосе, что оглянулась даже Маруся. Медведев бросился в кубрик.
Кульбин сидел у стола в странной, неестественной позе, опустив голову, одной рукой охватив передатчик. По стриженой голове текла струйка крови. Агеев поддерживал радиста, низко склонившись.
— Что? — крикнул Медведев, подбегая.
— Похоже, помер… — со стоном ответил Агеев. Выпрямился, его жесткая ладонь была испачкана кровью. — Скорей идем!
Он бросился из кубрика. Медведев бежал за ним.
— Там Фролов… Не пропустит…
Агеев молчал. Одним рывком расстегнул кобуру. Обогнули скалу, заслоняющую спуск к ущелью.
— Тоже убит? — задохнулся Медведев.
Фролов сидел, скорчившись у самой расселины. Он уронил голову на колени, крепко сжав в руках автомат. Агеев добежал первый, тряхнул его за плечо, сигнальщик стал клониться набок, не выпуская автомата. Агеев приподнял его, расстегнул ватник.
— Ран, похоже, нет… — Фролов тяжело дышал, его невидящие глаза были полураскрыты. — Он отравлен, товарищ командир. Этот шпион обоих их одурманил. Сигаретами. Когда утром я к ним подошел, как раз втроем перекурку кончали… Товарищ командир, я его еще у потока настигну!
— Идите… Нет, подожди, брат! — Только в моменты большой задушевности, наивысшего напряжения Медведев переходил, сам не замечая, на «ты» с подчиненными. — Как бы он и тебя не подстерег. Какое у него оружие?
— Пистолет и две гранаты — он их у Кульбина забрал… Я его нагоню, кончу…
— Смотри, как бы не подстерег, — снова повторил Медведев. Он потерялся — может быть, первый раз в жизни: слишком неожиданно свалилась беда.
— Ему меня подстерегать не резон, — уже из ущелья крикнул боцман, — он, поди, как заяц, по скалам скачет!..
Медведев поднял Фролова. Сигнальщик был страшно тяжел. «У мертвых и лишившихся сознанья, — мельком подумал Медведев, — вес почему-то вырастает, всей своей тяжестью они тянутся к земле…» Пошатываясь, нес Фролова в кубрик.
Все произошло так мгновенно. Он остался на посту один, теперь, когда так нужна помощь каждого… Кульбин убит, Фролов отравлен, боцман тоже, возможно, пошел на смерть. А может быть, Василий Степанович еще жив?
Он опустил Фролова на койку. Сигнальщик попрежнему трудно дышал, всегда румяное смуглое лицо было синеватого цвета. Маруся склонилась над Кульбиным у стола.
— Что с ним? Вправду мертв? — в голосе Медведева теплилась робкая надежда.
— Я ничего не могла сделать… — Маруся подняла залитое слезами лицо, — у него раздроблена голова…
— Понимаете что-нибудь в медицине? Простите, я вас обидел, но это потом… Может быть, поможете Фролову?
— Я… до плена… училась на санитарных курсах… Хотела в армию пойти. — Ее голос был тихим, как вздох. — Можно — посмотрю, что с ним?
— Конечно, разумеется… Если бы вы могли помочь ему… Вот походная аптечка…
Медведев поднял Кульбина, вынес наружу. Василий Степанович уже холодел. Медведев отнес его в сторону, уложил на камнях, с головой укрыл плащ-палаткой. Присел рядом, стараясь сосредоточиться.
Наступил солнечный, ветреный день. Дул норд-ост. «Верно, море свежеет» — подумал Медведев, — глухой гул морского прибоя доносился снизу. Что делать? Сегодня начнется десант, корректировка необходима… Закрыл глаза, — и вдруг из мрака надвинулось лицо виновника катастрофы: веселое, хохочущее, с круглыми глазами в кровяных жилках и медной щетинкой над верхней губой. Доверился ему, как дурак! Вспоминал все происшедшее — шаг за шагом…
Конечно, это не англичанин! Переодетый гестаповец… Недаром боцман говорил, — носит чужой костюм… Вот почему он отнял вчера сигарету у Фролова — хотел отравить его во время вахты, а потом побоялся выдать себя… А сегодня отравил разом двоих, отвлек от себя внимание развешенным халатом… Ровно на столько времени, чтобы хватило убить радиста, испортить рацию… А рация? Конечно, сломал ее…
Он бросился обратно в землянку. Маруся склонилась над Фроловым, стараясь удобней уложить его на койке… Медведев нагнулся над передатчиком, сдвинутым в сторону, забрызганным каплями крови.
Торчала порванная проволока, блестели осколки стекла. Но запасной комплект? Успел его поломать диверсант?
Нет, вот он стоит, тщательно упакованный. Запасливый Кульбин спрятал его в углу, за койкой. Медведев нетерпеливо вынул запасные части, стер с рации кровь и стал чинить передатчик.
Он оторвался от работы, только чтобы взглянуть на Фролова. Сигнальщик спал, его дыханье стало ровней и тише. Маруся сидела на койке, глядя Фролову в лицо.
— Он должен скоро очнуться… Я сделала все, что могла…
— Спасибо, — мягко сказал Медведев.
Он мгновение подумал. Взял со стола свой заряженный автомат.
— Хочу вам дать поручение… Из автомата стрелять не умеете? — Она покачала головой. — Тут особой науки не нужно…
Подошел к койке, показал, как обращаться с автоматом.
— Вот — возьмите его, станьте там, где нес вахту Фролов. Если кто покажется из ущелья, стреляйте прямо очередью, чтобы предупредить меня… На близком расстоянии не промахнетесь.
Опять уловил в ее глазах то прежнее непонятное выражение. Но робости, неуверенности не было теперь в ее движениях.
— Вы… больше не подозреваете меня?
