Бернгард Келлерман - Голубая лента

Принс был доволен своей работой. История с тремя гробами, несомненно, пикантна. Мысленно он уже пробегал глазами крупные газетные заголовки: «Late Mrs. Robinson returns to her country»[1], о гробах ни один журналист даже и не подозревает. И три девицы Холл на борту — «the Holl girls»[2],— ну и путешествие, Принс, ну и путешествие! Да, жизнь, скажу я тебе, чудесная штука!

— Каюта триста двенадцать, — сказал стюард, обращаясь к пассажиру в сером пальто, который в последнюю минуту поднялся на борт. Пассажир нахмурился и отступил от двери: в каюте стучала пишущая машинка.

— В агентстве меня заверили, что будет отдельная каюта.

Стюард с сожалением пожал плечами.

— Очевидно, произошла ошибка, сударь. Ведь все места распроданы уже несколько месяцев тому назад.

Он постучался в дверь и внес вещи пассажира в каюту.

— Койка В, здесь вот, пожалуйста, сударь!

Принс прервал работу и обернулся.

— Очень сожалею, что помешал! — с холодной вежливостью промолвил пассажир в сером пальто. Лицо у него было желтое, пробыл высокий, очень красивый, и он им весьма какой-то горестный, беспомощный, и смотрел на Принса.

Принс вскочил и, резко вскинув голову, отбросил со лба непокорный вихор. Лоб у него был высокий, очень красивый, и он им весьма гордился.

— Нет, нисколько, Пожалуйста, пожалуйста! Я как раз кончил!

Он быстро сгреб свои бумаги, натянул пиджак и опрометью кинулся из каюты.

— Эй, стюард, стюард! — раздался его голос за дверью. — Когда лоцман сойдет на берег?

Снова завыла сирена «Космоса». Палубы снизу доверху черны от пассажиров, откуда-то с высоты едва доносятся звуки оркестра. Провожающие на пристани машут платками и шляпами; на пароходах, стоящих в гавани, завыли сирены, и в мгновение ока дымящие буксиры отвели корабль на десять — двадцать метров от берега. Теперь он предстал во всем своем величии и благородстве линий, из его красных широких труб, словно из кратеров клокочущего вулкана, нетерпеливо вырываются густые клубы дыма. Раздается звонок машинного телеграфа, и в тот же миг гребные винты врезаются в воду, превращая ее в кипящий мрамор. «Космос» медленно отходит.

На берегу все еще стоит жена капитана с двумя стройными дочерьми, их светлые пальто развеваются на ветру. Они глядят вслед пароходу, который исчезает за лесом труб и мачт в буром облаке дыма.

Плавучий маяк раскачивается на волнах. Он рвется из плена якорных цепей, вздымая клочья пены. Подходит лоцманский катер, и лоцман покидает борт «Космоса».

Уоррен Принс вовремя успел передать с ним свою последнюю корреспонденцию. Опять звонок машинного телеграфа — и сразу завибрировал, затрепетал могучий колосс, вот уже лоцманский катер далеко позади и кажется крохотным пятном, смутно мелькающим среди волн, а плавучий маяк, словно никому не нужная игрушка, раскачивается на морском просторе. «Космос» вышел в плавание.

Ветер внезапно усилился. Уоррен смахнул каплю пота, катившуюся по лицу. «Дело сделано, — удовлетворенно подумал он. — На этот раз Белл глаза выпучит от удивления». Ах уж этот Белл, Вильям Персивел Белл — всемогущий босс «Юниверс пресс» (четыреста газет!).

Высокий и стройный, стоит Принс на палубе, ветер треплет его кудри. Он похож на студента; еще легко представить себе его в мальчишеские годы, но уже видно, каким он станет лет через двадцать, когда будет читать лекции в небольшом университете, где-нибудь в западных штатах. Уоррену Принсу двадцать три года, он совсем недавно окончил университет, и за душой у него ни гроша. Он содержит мать, которой нужно на жизнь сто пятьдесят долларов в месяц, он честолюбив и увлечен своей профессией — со временем у него обязательно будет собственная газета!

Сегодня вечером, когда они минуют Бишопс Рок, он пошлет еще одну телеграмму и на целые сутки избавится от Белла и от «Юниверс пресс». На целые сутки! «Первым делом навещу девиц Холл, — подумал он, — Вайолет, Этель и Мери».

Принс отправился в бар пропустить рюмочку и оказался первым посетителем.

— Послушайте, бармен, — сказал он. — Я Уоррен Принс, корреспондент «Юниверс пресс». Меня интересуют всевозможные новости, и я хочу, чтоб вы это знали.

— All right, sir[3].

Госпожа Кёнигсгартен все еще устало сидела в кресле, когда Марта принесла ей кофе. Она была так измучена, что ни о чем не могла думать. Вчера вечером, в Брюсселе, она пела плохо, и это оставило у нее неприятный осадок. Она так переутомлена, так изнурена работой! Слишком много у нее забот. Но, несмотря на все это, концерт прошел с большим успехом — какое счастье, что там не было Райфенберга!

— Ну как, кофе достаточно крепкий? — спросила Марта.

— Да, спасибо, дорогая, — ответила Ева и стала жадно глотать горячий кофе. Она сразу почувствовала прилив бодрости, голова прояснилась. — Ты уже и вещи распаковала? Вот умница, — сказала она. — А наш багаж погрузили, да? Скажи, Райфенберг не показывался?

— Нет, профессора Райфенберга я еще не видела.

— Если он придет, скажи, что я очень устала.

— Хорошо, — ответила Марта и добавила. — Приходил господин Гарденер. Он оставил вот этот сверток и просил передать привет.

— Гарденер?! — радостно воскликнула Ева.

— Да, он был здесь с полчаса назад.

Гарденер! Какое счастье, старый Гарденер здесь! Ева сразу оживилась. Ее радовала предстоящая встреча. Гарденер всегда был ей искренним другом, его задумчивое лицо, его неизменное спокойствие действовали на нее благотворно.

Ева поднялась, развернула сверток. В нем оказались коробка цукатов и записка: «Добро пожаловать, дитя мое!» Мягко покачивая высокими бедрами, она подошла к цветам и, переходя от букета к букету, читала вложенные в них открытки и письма. На ее лице отражались все чувства, вызванные этими посланиями, она то улыбалась и радовалась, как ребенок, жадно вдыхая аромат роз, то смеялась и с презрительной гримаской пожимала плечами.

Вдруг она о чем-то вспомнила.

— Марта! — с тревогой вскрикнула она. — Я совсем позабыла о Зепле. Что с ним? Ты проведала его?

Зеплем звали маленькую таксу Евы.

Ну конечно, Марта была у Зепля. Ведь она сама отнесла его в вольер для собак. Марта вышла, чтобы приготовить ванну.

Госпожа Кёнигсгартен еще раз просмотрела все письма и телеграммы и небрежно кинула их на рояль. Она стояла притихшая, улыбка погасла, лицо разочарованно вытянулось.

— Марта! — крикнула она громко, чтобы та услышала ее через стенку. — Кроме Гарденера, никто больше не заходил?

— Нет, кроме него, никого не было.