Юрий Клименченко - Дуга большого круга

Роман поднялся.

— Вижу, что напрасно побеспокоил вас. Думал, иду к человеку… — и, не договорив, он вышел из каюты.

Шаримова восстановили.

Капитан пытался заснуть. Он закрыл глаза, вздохнул. Пар вырвался изо рта. В каюте было холодно, как на улице. У медных «барашков» образовались толстые ледяные наросты. На переборках поблескивал иней. Синие морозные сумерки вползали через заиндевевший иллюминатор.

Роман Николаевич повернул голову. Черт! Шапка примерзла к стенке. Надо бы развязать тесемки и отодрать ее. Но двигаться не хотелось. Под тулупом уже скапливалось тепло.

…Если завтра он сможет, то пойдет за остров ловить рыбу. Подледный лов! Голод, проклятый голод вынуждает мерзнуть на ветру. Есть хочется всегда. Днем, ночью. Когда он спит, снятся горы всякой снеди… Он уже несколько раз ходил за остров, но ничего не поймал. Только однажды повезло: попалось несколько мелких ершей. Они были такими вкусными, эти ерши. Куда девалась вся рыба из Невы? Но он все же пойдет. Пусть попадется хоть один ерш… можно сварить кружку ухи…

Вчера днем немецким снарядом снесло левое крыло мостика. Порт обстреливают каждый день. Придется ремонтировать. Чем, как? Людей и материалов не хватает. Хорошо, что из команды никто не пострадал… Почему-то вчера не пришел Якименко. Что с ним случилось? Он ни на что не жаловался, правда последнее время выглядел неважно, пожалуй хуже других. Большая потеря будет. Он хороший парень и механик — золотые руки.

Обязательно надо организовать поход в Угольную гавань за топливом. Иначе в камельке нечем будет поддерживать огонь. Пойти завтра ночью. Днем нельзя. Немец обстреливает. Взять санки, мешки. Далеко идти… Люди слабые. Сколько они увезут? Да есть ли там что-нибудь? Весь порт туда ходит. Последний раз они собирали угольную мелочь. Пыль, крошку… Осенние дожди, потом морозы превратили все в каменные глыбы. Рубили кирками и долбили ломами. Все равно надо идти. Он пойдет тоже. Камелек — их жизнь…

У Дубова погиб сын на фронте. Вчера пришло сообщение. Роман видел, как машинист плакал… Сейчас редко кто плачет! Надо как-то поддержать Дубова. А что скажешь?.. Сколько людей сейчас умирает…

Вот с Игорем тоже… Последнее время Роман часто думал о нем. Игорь Микешин друг его детства. «Тифлис» — теплоход, на котором плавал Игорь, — выгружался в немецком порту Штеттин, когда гитлеровцы напали на Советский Союз. С тех пор прошло около полугода, а о моряках, захваченных в Германии, известий не было. Недавно в пароходстве он встретил жену Игоря — Женю. Она смотрела сухими, тревожными глазами.

— Только что была у начальника. Ничего! Хотя бы маленькое сообщение…

Он постарался утешить ее. Сказал что-то о международном праве, защите интернированных, но сам не очень-то верил тому, что говорил. Они постояли, помолчали. Роман смотрел на Женю, на ее руки, на светлые волосы, выбившиеся из-под платка…

Мысли путались, перескакивали с одного на другое, превращались в цепь отрывочных воспоминаний. Сон не шел.

Перед глазами возникла его комната на Мойке. В ней пусто и неуютно. Валя работала в госпитале. Она бывала дома редко, только когда удавалось получить увольнительную, а главный врач не любил их давать.

— Военное время. Какие тут увольнительные? — ворчливо говорил он. — После войны. Все после войны…

В декабре Роман совсем перебрался на «Айвар». Дома так же холодно, как и в каюте, а от Мойки до порта далеко, и не стоит тратить драгоценные силы на длинный переход. А тут встал — и на работе.

Три дня назад он с трудом дотащился до Мойки и не застал Вали. А она обещала в этот день быть дома. Наверное, не смогла уйти из госпиталя. Эх, военврач, военврач! Поженились-то совсем недавно и почти не видим друг друга.

Роман натянул тулуп на голову. Надо заснуть, а то завтра не хватит сил пойти за остров ловить рыбу.

Перед глазами расстилался Финский залив, покрытый льдом. Над головой серое, скучное небо. Ветер гнал снежную крупу, и у ног Романа образовались два холмика. Холод пробрался под полушубок, от неподвижного сидения закоченели ноги. Он чувствовал, как остывает тело, но уйти не хотел. Нельзя возвращаться с пустыми руками. Он уже мерз около двух часов. Во что бы то ни стало надо поймать рыбу. В черной маслянистой лунке неподвижно стоял поплавок. Несколько раз Роману казалось, что рыба взяла наживку. Он подсекал и вытаскивал пустой крючок. Ничего. Опять ничего! Подождать, еще подождать немного. Должна клюнуть. В заливе — они ловили с «Онеги» — очень неплохо…

…Роман пошевелил замерзшими ногами. Черная лунка, как застывший глаз циклопа, холодно смотрела на него. Руки стали деревянными. Что это? Удочка, воткнутая в снег, дрожит, натянулась, стала двигаться. Неужели рыба водит? Роман осторожно подергал леску. Почудилась тяжесть на крючке. Он начал медленно тянуть. Не зацепить бы крючком о лед. Ну еще, еще. Не торопись! Спокойнее. Если сорвется, он никогда не простит себе этого. Он сварит себе уху с лавровым листом и будет есть ее, горячую как огонь. Ну…

Роман резко дернул за леску, вытащил ее из лунки. На крючке бился большой серебристый окунь с красными плавниками. Роман хотел схватить его, но руки не повиновались. От радости и холода. Рыба подскакивала на снегу, у самой воды. Уйдет!

Роман потянул леску в сторону. Окунь извивался, прыгал. Ну, все. Никуда не денется. Роман подул на руки, отцепил рыбу, бросил подальше от лунки. Теперь он посидит еще. Может быть, здесь остановился косяк? Он наловит много рыбы и сварит уху для всей команды.

Закрепив удочку, Роман потоптался на снегу, похлопал себя по спине. Стало немного теплее. В Мурманске, он помнит, прямо в порту ловили треску на согнутый гвоздь. Час — и полное ведро. А когда взрываются мины, на поверхности плавает оглушенная рыба. Только собирай… Но когда взрываются мины, никто не думает об этом… «Онега» подорвалась на мине… Она ходила на острова Финского залива, еще не занятые немцами. Принимала на борт раненых. В один из октябрьских рейсов, на фарватере между Лавенсаари и Ленинградом, судно наткнулось на плавучую мину… Ее сорвало и принесло ветром…

Роман помнил непонятный, очень сильный удар под ноги, он шел на бак к якорям… Его перебросило через фальшборт, и он глубоко ушел под воду. Последнее, что осталось в памяти, — падающая стеньга и огромное оранжевое пламя…

…Роман подергал леску. Начало смеркаться. Нет, больше он ничего не поймает. Надо идти на судно. Хорошо, что есть окунь. Он большой и жирный. Скорее варить уху. Ветер дул теперь в лицо. Было трудно идти. Глаза слезились. Но Роман не замечал этого. Он думал про горячую уху. Сейчас он придет, поставит воду на камелек и через полчаса опустит в нее рыбу. Положит лавровый лист. У него еще есть сухарь. Это будет настоящий пир…

Роман поднялся на борт. В кают-компании было необычно холодно. Он дотронулся до камелька. Печка давно остыла. И тут он услышал голос вахтенного:

— Топить нечем, Роман Николаевич.

Засекин, стармех, Роман и Рюха по льду Морского канала шли в Угольную гавань. Кочегар тащил за собою сколоченные из досок сани. На них пустые мешки, приготовленные под уголь.

Дорожка, протоптанная в снегу, выписывала причудливую кривую. Вдалеке изредка тарахтел пулемет. Застрекочет, замолчит, и снова станет очень тихо. Немцы еще молчали, но Роман знал, что они обязательно начнут обстрел Угольной гавани, как делали ежедневно, всегда в разное время.

Шли молча. О чем говорить? Кажется, переговорили обо всем. Немцы, конец войны, хлеб, топливо. Жизненные интересы сузились до предела.

— Отдохнем, — попросил механик. — Помедленнее надо. — Он уселся на сани.

Засекин недовольно проворчал:

— Так никогда не дойдем, — но, взглянув на сгорбленную спину стармеха, участливо спросил: — Что с вами, дед? Совсем идти не можете? Тогда возвращайтесь.

— Нет. Отдохну, и пойдем. Возвращайтесь! Мы на полдороге.

Он посидел еще минут пять. Потом тяжело поднялся.

— Пошли.

Заскрипел снег под ногами. Скрип-скрип. Темень. Ни огонька кругом. Луна сегодня закрыта тучами.

— Кончится когда-нибудь это? — с тоской спросил Рюха.

— Кончится, — отозвался Роман.

— Только доживем ли?

Никто не ответил кочегару. Да и кто знал? Механик снова начал отставать. Роман замедлил шаг.

— Что-то мне нехорошо, Роман Николаевич, — сказал стармех, останавливаясь. — Вы идите, а я останусь здесь. На обратном пути заберете меня.

— Замерзнете.

— Я тепло одет. Вот так.

Стармех сел прямо в снег.

— Так не пойдет. Замерзнете.

Роман посмотрел вокруг. На каменной дамбе канала по густому черному пятну угадывалось строение. «Пост карантинной службы», — вспомнил Роман.

— Вставайте, Ростислав Владимирович. Подождете нас на пикете. Там теплее. Ветра нет. Вставайте.