Коммодор Хорнблауэр - Форестер Сесил Скотт
— Дайте сигнал: «Становиться на якорь», — сказал Хорнблауэр сигнальному мичману и бросил красноречивый взгляд на Буша, который слегка кивнул в ответ. У Буша уже все было готово. Корабль медленно продвигался вперед, все ближе и ближе к пушкам.
— Сигнал долой! — приказал Хорнблауэр и сигнал к постановке на якорь моментально исчез с мачты. Это послужило знаком к одновременному его исполнению всеми кораблями эскадры. Шесть якорных тросов прогрохотали через шесть клюзов. На шести кораблях тысяча матросов бросилась к мачтам и паруса исчезли как по мановению волшебной палочки, когда корабли начали разворачиваться по ветру на отданных якорях.
«Неплохо» — оценил про себя Хорнблауэр, отмечая, с внутренней усмешкой свою привычную слабость: ни один маневр, как бы хорошо он ни был выполнен, не мог удовлетворить его полностью. Пушки впереди начали отсчет знаков своего внимания к русскому флагу. Хорнблауэр заметил клубок дыма над бастионом и вслед за этим грохот первого выстрела ответного салюта достиг его ушей. Одиннадцать выстрелов — значит, русские разглядели его брейд-вымпел и почести отдаются коммодору. Подошла карантинная шлюпка с врачом, чтобы оформить гостям свидетельство на сообщение с берегом. Врач — мужчина с окладистой черной бородой — говорил на ломанном французском. Его визит — хорошая возможность проверить способности мистера Броуна в русском языке. Броун с некоторым усилием переводил заявление Хорнблауэра о том, что на борту нет инфекционных заболеваний. Все матросы «Несравненного» были возбуждены прибытием в Россию и толпились у борта, глазея вниз, на русских, сидевших в своей шлюпке, которую крючковой удерживал, зацепившись отпорником за вантпутенсы. Но русские, на первый взгляд, ничем не отличались от других шлюпочных команд — такие же босоногие, одетые в цветастые рубахи и рваные штаны, — они достаточно ловко управлялись с веслами. Буш разогнал команду «Несравненного» от борта, горячо негодуя на вопиющее нарушение порядка, вызванное любопытством и шумом.
— Болтают, как стадо мартышек — негодующе проворчал Буш своему первому лейтенанту, — они галдят сильнее, чем целая стая галок на дереве. Что о нас подумают эти русские? Найдите для людей работу и приглядывайте за ними!
В условиях сомнительного нейтралитета будет лучше, чтобы первые контакты с берегом завязал Боссе. Ведь в конце-концов, эскадра прибыла в Кронштадт только для того, чтобы он мог передать свои новости Коронному принцу Швеции. Хорнблауэр приказал спустить свою гичку и послал с ней Боссе на берег, но лодка вернулась назад без барона и без каких-либо новостей. Боссе высадили на пирс, после чего гичка, исполняя приказ Хорнблауэра, сразу же вернулась на «Несравненный». За исключением салюта и визита карантинного врача, Российская империя, похоже, игнорировала сам факт существования британской эскадры.
— Что они про нас подумают? — продолжал ворчать Буш, как всегда, раздражительный в период бездействия. Бушу так же хорошо, как и Хорнблауэру было известно, что в интересах дипломатии лучше не проявлять никаких видимых признаков раздражения, однако он так и не смог заставить себя сохранять спокойствие, как Хорнблауэр. Он то и дело бросал красноречивые взгляды на полный парадный мундир и красную ленту со звездой, которые Хорнблауэр надел, чтобы быть готовым к любой официальной встрече; он хотел, чтобы коммодор съехал на берег, связался с местным губернатором и попытался бы прояснить ситуацию, но Хорнблауэр был непреклонен. Он ожидал приглашения. До сих пор Англия противостояла бушевавшему в Европе шторму без помощи русских, и для будущих взаимоотношений было бы проще, если бы Россия сделала первый шаг — если, конечно, она его вообще сделает. Его эскадра прибыла сюда только для того, чтобы Боссе смог доложить обо всем Бернадотту. Если представители российского правительства намерены использовать этот удобный случай и захотят встретиться с ним — очень хорошо. Если нет — он придумает новый план.
— С тех пор, как Боссе сошел на берег, телеграф работает не переставая, — заметил Буш, не отрывая глаз от подзорной трубы. Три тонкие черные руки семафора, установленные наверху крепости, деловито поднимались и опускались, передавая сигналы следующей станции, расположенной в глубине бухты. Кроме этого, смотреть было не на что: на другом конце плоского острова виднелось несколько мачт, обозначавших месторасположение верфи. Два или три торговых корабля снялись с якоря и двинулись в этом направлении, да пара рыбачьих лодок занималась своим делом.
— Появилась шлюпка! — неожиданно доложил Монтгомери.
Верткая пинасса вдруг появилась со стороны доков, выскочив из канала прямо напротив «Несравненного».
— Флаг Российской империи, — заметил Буш, — видите кого-нибудь на борту?
Но пинасса была еще слишком далеко, чтобы разглядеть детали даже в подзорную трубу.
— Кажется, я разглядел золотые галуны, — произнес Кэрлин сомневающимся тоном.
— Вот уж новость, — фыркнул Буш, — и слепой бы догадался, что можно увидеть галуны на военной русской пинассе в Кронштадте.
Пинасса прошла мимо на порядочном расстоянии и начала удаляться, пересекая широкий канал, пока ее белый парус не превратился в едва различимое пятнышко.
— Будьте добры, капитан Буш, вызовите меня, если будет что-нибудь новенькое — сказал Хорнблауэр.
Он спустился вниз, в свою каюту. Браун освободил его от его тяжелого парадного мундира и эполет. Оставшись, наконец, один, Хорнблауэр заметался по каюте. Он открыл футляр с пистолетами, подаренными ему Барбарой, прочитал лежащую в нем карточку — последние слова, полученные от нее — и снова закрыл футляр. Хорнблауэр вышел было на кормовую галерею, и вновь вернулся в каюту. Осознание того, что он озабочен ожиданием, раздражало его. Он взял с книжной полки «Путешествия архидиакона Кокса» и заставил себя углубиться в нудные заметки архидиакона об условиях жизни в России, в надежде восполнить свои знания об этой северной державе. Но смысл слов не доходил до него. Хорнблауэр положил книгу обратно и потянулся за тоненьким томиком «Чайльд-Гарольда».
— Слишком напыщенно, — пробормотал он, пролистнув несколько страниц.
Пробили шесть склянок — итак, только одиннадцать часов, а пообедать он сможет не раньше двух. Хорнблауэр поднялся со стула, прилег на койку, закрыл глаза, мрачно сжал руки и постарался заставить себя задремать. Он не мог позволить себе снова подняться на палубу и ходить по ней взад и вперед, как ему бы хотелось — этим он только выдал бы свое волнение и усталость. Проходящие минуты казались часами. Хорнблауэру казалось, что еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным — словно заключенным в клетку.
Пробили восемь склянок и он услышал, как сменяется вахта. Казалось, прошла еще целая вечность, прежде чем до ушей Хорнблауэра донеслась какая-то возня на полупалубе и кто-то постучал в дверь его каюты. Хорнблауэр приподнялся на койке с видом хорошо отдохнувшего человека.
— Войдите! — крикнул он и уставился на вошедшего мичмана, словно только что проснулся.
— Шлюпка направляется к нам, сэр! — доложил мичман.
— Я поднимаюсь наверх, — ответил Хорнблауэр, — позовите моего слугу.
Браун помог ему влезть в мундир и он поднялся на палубу когда шлюпка еще находилась на некотором расстоянии от «Несравненного».
— Это та же пинасса, которую мы уже видели, сэр! — заметил Харст.
Пинасса привелась к ветру и спустила грот, а крючковой окликнул корабль на русском.
— Где мистер Броун? — осведомился Хорнблауэр.
Оклик повторился и Броун перевел.
— Он спрашивает разрешения подойти к борту, сэр, и говорит, что у них для вас сообщение.
— Скажите ему, чтобы подходили, — решил Хорнблауэр. Эта зависимость от переводчика всегда раздражала его.
Команда пинассы была проворна и щеголевато одета в нечто, напоминающее униформу: голубые рубахи и белые штаны, а с кормового сидения на борт готовился подняться офицер в мундире, со шнурами поперек груди, на гусарский манер. Гусар неуклюже поднялся на палубу и, оглядевшись, отсалютовал массе золотых галунов, ожидающей его. Затем он достал письмо и вручил его с объяснениями на русском языке.
