Юрий Рытхэу - Остров надежды

Нанехак проснулась среди ночи, испуганная сном. Вспомнила, как Ушаков показывал ей картинку, на которой изображено было далекое теплое море, где люди и впрямь купаются как моржи, лежат голые на песке, подставляя тела лучам солнца.

Нанехак слушала сонное дыхание Апара. Как он переменился с тех пор, как стал настоящим мужем! В нем появилась степенность и рассудительность, и речь его стала многозначительной и уверенной. Он во многом подражал Иероку и даже старался ходить, как он. Апар говорил об оленях, о своей мечте заселить ими остров. Возможно, он прав: зачем перенимать все без оглядки от русских? Вот и он, Апар, как ни старается внешне казаться настоящим эскимосом, морским охотником, а сокровенная мечта его — снова вернуться к оленям.

Нанехак часто прибегала в деревянный дом, с интересом наблюдая, как там готовились к зиме. Уже стояли печи, и в них бушевал укрощенный огонь, рожденный из черного каменного угля, и стенки печей пылали сухим ровным жаром, просушивая просторное помещение. Уходил запах сырости и мокрой глины, и вместо него воцарялся дух прочно осевшего здесь человека, его вещей и еды.

Ушаков чаще всего сидел в своей комнате, но дверь почти всегда была отворена, чтобы каждый, кому хотелось, мог зайти к умилыку без стука. Он сидел за столом и писал.

Нанехак удивлялась, как можно так долго писать и сколько на это нужно терпения. Ведь даже шить и то временами надоедает, не хочется больше браться за иглу и свитые из оленьих жил нитки.

Кухлянка для русского умилыка была готова, сшиты две пары штанов — верхние мехом наружу и нижние, из тонкого неблюя. Оставалась обувь.

Когда Ушаков оказывался один, Нанехак смело заходила к нему и рассматривала убранство комнаты, где в глаза бросалось множество книг.

— Я по натуре своей путешественник, — объяснял Ушаков. — Поэтому большинство моих книг — это книги о путешествиях.

— Значит, можно самому никуда не ездить, если умеешь читать? — спросила однажды Нанехак.

— Можно и так жить, — сказал Ушаков. — Только это не для меня. Я люблю все видеть своими глазами.

— И ты когда-нибудь тоже напишешь книгу?

— Может быть. Не знаю еще… Но пока у меня будут силы и возможности, я буду исследовать острова Ледовитого океана.

— Тогда тебе мало одной кухлянки, — заметила Нанехак. — Когда человек много ездит, ему надо много теплой и прочной одежды, потому что мех вытирается, рвется, портится от снега и сырости.

— Будешь мне шить каждый год новый комплект, — с улыбкой сказал Ушаков.

— С радостью, — просто и серьезно отозвалась Нанехак. — Для меня это — удовольствие. И еще я хотела сказать… что видела тебя во сне.

— Да? Хороший ли был сон?

— Ты шел в кухлянке, которую сшила я, — сказала Нанехак.

— Это, наверное, добрая примета, — задумчиво произнес Ушаков. — Как это у вас считается?

— У нас это тоже хорошо, — улыбнулась Нанехак. Продолжить разговор не удалось — к умилыку пришли Иерок, Тагью, Таян и Апар.

Иерок недовольно покосился на дочь, и она быстро вышла из комнаты. Эскимосы заговорили о поездке в бухту Сомнительную на моржовую охоту. Моржей у Роджерса больше не было, и, если не воспользоваться лежбищем в этой бухте или на мысе Блоссом, может случиться так, что и люди и собаки останутся без еды.

— Хорошо, — предложил Ушаков. — Завтра поедем на вельботе в Сомнительную.

— Теперь, когда вы закончили строить деревянный дом, — сказал Иерок, — пришла пора и нам позаботиться о зимних ярангах. Те, которые мы поставили, это временные, и пологи там летние.

— Все, кому нужно, могут взять оленьи шкуры на пологи и постели на складе.

— Это хорошо, — кивнул Иерок.

— Мы все берем и берем, — встревоженно произнес Апар. — А потом ведь надо будет платить.

— Я тут посчитал, — сказал Ушаков, положив ладонь на блокнот, — стоимость оленьих шкур целиком и полностью покрывается платой за вашу помощь в переноске грузов и строительстве дома.

Эскимосы удивились.

— Как же так? — растерянно спросил Иерок.

— А что, вам не нравится? — встревожился в свою очередь Ушаков. — Вы считаете, что этого мало?

— Дело не в том, что мало и много. Но то, что мы делали, мы делали бесплатно, в помощь. Как же мы будем жить дальше, если каждый раз станем считать: я тебе сделал то-то и теперь твой черед отплатить мне услугой?

— Но ведь вы работали, — настаивал Ушаков. — А каждая работа должна быть оплачена. Так полагается.

— Может быть, по вашим обычаям, действительно так полагается, — после некоторого раздумья произнес Иерок, — но псе же это не очень ладно. Мы ведь старались совсем не за плату.

— Ну хорошо, — Ушаков несколько растерялся. — Будем считать, что оленьи шкуры мы вам подарили.

— Оленьи шкуры — это вещи, — сказал Иерок, — а помощь — это помощь.

— Подарки бывают только вещественные, а не словесные, — возразил Ушаков, и с этим невозможно было не согласиться.

В щедрости Ушакова было что-то пугающее, и Апар, вспоминая свою нищую, кочевую жизнь, голод, трудную долю морского охотника, которую он сполна познал, отрабатывая будущую жену, никак не мог найти разумного объяснения тому, как много и почти даром давал Ушаков, не в пример другим своим соплеменникам, владевшим торговыми лавками на побережье Чукотки. Иногда за всем этим чудился какой-то подвох, и старики нового эскимосского поселения часто ожесточенно спорили между собой, откуда и почему такие блага, которые вдруг пали на наших урилыкских жителей. Вот и сейчас, с этими шкурами. Для эскимоса оленьи шкуры, из которых шилась вся одежда, пологи, были настоящей драгоценностью, и за них они отдавали оленным людям тщательно сберегаемые моржовые и лахтачьи кожи, жир, ремни, которые тоже доставались непросто.

Объяснение было только в том, что действительно пришла новая жизнь, которая должна уничтожить извечную нищету эскимосов и постоянную угрозу голода.

— Уназикские эскимосы собрались и уже завтра готовы выехать в бухту Сомнительную, — сообщил Тагью. — Там, у моржового лежбища, они хотят поселиться.

— Это правильно, — одобрил Ушаков. — Там мы создадим базу моржового промысла и главные наши мясные запасы.

— Но медлить больше нельзя, — предостерег Иерок. — Моржи уйдут.

Придя домой, Апар рассказал Нанехак о щедром даре Ушакова и с недоумением произнес:

— Не могу понять, откуда у него столько богатых товаров?

— Но он утверждает, что все это принадлежит народу, — сказала Нанехак.

— И все же неясно… Говорит, что все принадлежит народу, но распоряжается-то он один. Пока он не скажет, Павлов не выдаст ни одной шкуры, не даст ни одного патрона. Точно так же и с другими товарами. Значит, все-таки богатства принадлежат ему, а не всем нам.