Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Дюма-отец Александр
Я находил в лорде Байроне большое сходство по характеру с Жан-Жаком Руссо. Однажды я сказал ему об этом, но по тому, как он начал опровергать это сравнение, я сразу же заметил, что оно ему неприятно. Байрон говорил, что, впрочем, не я первый сделал ему такой комплимент, и он произнес это слово с особенным выражением, не придавая ему, однако же, точного значения. Я надеялся, что этот спор выявит мне какие-нибудь черты его характера, и потому продолжал поддерживать свое мнение.
– Впрочем, – сказал он, – вы, любезный друг, заразились общей болезнью, которую я, кажется, сообщаю всем окружающим. Как только кто меня увидит, сейчас начинает с кем-нибудь сравнивать, а это для меня очень невыгодно: надо думать, что я не довольно оригинален, чтобы быть самим собой. Никого на свете не сравнивали столько, как меня. Сравнивали меня и с Юнгом, и с Аретином, с Тимоном афинским, с Хопкинсом, с Шение, с Мирабо, с Диогеном, с Попом, с Драйденом, с Борисом, с Севеджем, с Чаттертоном, с Чорчилем, с Кином, с Альфиери, с Броммелем, с алебастровой вазой, освещенной изнутри, с фантасмагорией и с бурей. Что касается Руссо, то, я думаю, я ни на кого не похожу так мало, как на него. Он писал в прозе, я пишу стихами, он был разночинец, я же – вельможа, он философ, а я ненавижу философию. Он издал первое свое творение уже сорока лет от роду, я начал писать восемнадцати лет, первое его сочинение было с восторгом принято всем Парижем, а мое изругано критиками во всей Англии. Он воображал, что весь свет против него в заговоре, а, судя по тому, как люди со мной обходятся, кажется, они уверены, будто я составляю заговор против них. Он очень хорошо знал ботанику, а я только люблю цветы, у него была дурная память, у меня память превосходная, он писал с трудом, а я пишу без малейших поправок. Он никогда не умел ни плавать, ни фехтовать, ни ездить верхом, а я один из лучших пловцов во всем свете, хорошо фехтую, особенно палашом, ловко бьюсь на кулаках. Так, например, я однажды у Джеймсона сбил с ног Порлинга и переломил ему ключицу. Верхом езжу я тоже недурно, только немножко робко, потому что, учась сложной науке скачки, сломал себе два ребра. Вы видите, что я ничем не похож на Руссо.
– Но вы, милорд, говорите только о наружных противоположностях, а не о сходстве, которое можно найти между вашими душами и талантами.
– Да скажите же, ради бога, мистер Джон, что ж между нами общего?
– Вы не рассердитесь?
– Нисколько.
– Всегдашняя скрытность Руссо, недоверчивость к дружбе и людям, неуважение к внутреннему самосознанию и расположение отдавать свои действия на суд публики, все это есть и в вас. Руссо написал свою «Исповедь», род монумента самому себе, а вы читали мне две песни Чайльд-Гарольда, которые очень похожи на недоконченный бюст автора «Часов досуга» и «Сатиры» на английских поэтов и шотландских критиков.
Лорд Байрон задумался.
– Надо признаться, – сказал он наконец, – что вы ближе всех других моих судей подошли к истине, и в таком случае она очень лестна для меня. Руссо был великий человек, и я очень благодарен вам, мистер Джон. Отчего вы не пишете статей? По крайней мере, хоть один человек судил бы обо мне справедливо.
Весь этот разговор, для меня чрезвычайно интересный, происходил в прекраснейших во всем мире местах, посреди островов, разбросанных, как корзины цветов, по морю, в котором родилась Венера. Ветер был противный, однако же через несколько дней мы миновали остров Хиос, землю благоуханий, и обогнули Митилену, древний Лесбос, наконец через неделю после того, как вышли из Смирны, мы увидели Троаду и Тенедос, ее передовой пост, и перед нами раскрылся пролив, получивший свое имя от Дар-дана. Мы любовались великолепным зрелищем, которое появилось перед нашими глазами, как вдруг пушечный выстрел с форта вывел нас из состояния созерцания, турецкий фрегат окликнул нас, и два баркаса с несколькими солдатами и офицерами приближались к нам, чтобы узнать, не русский ли это корабль, идущий под английским флагом. Мы предъявили свои бумаги, однако нам велели ждать при входе в пролив – ждать получения фирмана Блистательной Порты с позволением идти к заветному городу. Хотя этот обряд был очень неприятен, однако мы принуждены были ему подвергнуться, и только двое радовались такой остановке – лорд Байрон и я. Он попросил позволения сойти на берег, я – командовать баркасом, который повезет его. Капитан охотно согласился, и на следующий день мы собрались осмотреть места, где стояла Троя.
Ступив в барку, лорд Байрон по своей нетерпеливости сразу же стал просить меня как можно больше наполнить парус, я заметил, что в этом море течение из пролива довольно сильно и потому легко может нас опрокинуть. Он спросил, умею ли я плавать. Мне пришло в голову, что он сомневается в моем мужестве, и потому предложил ему снять на всякий случай верхнее платье и выставил на ветер до последнего дюйма парусины. Против моего ожидания и благодаря искусству рулевого, маленькое наше судно, качаясь и кувыркаясь, то поднимая корму, то выставляя нос, благополучно доставило нас на место: все вышли на берег позади Сигейского мыса, который нынче называется мысом Янычар.
Мы легко взбежали на холм, где, по преданию, был погребен Ахилл, – знаменитый холм, вокруг которого Александр, из уважения к нему, обходил три раза нагой и с венком на голове. В нескольких шагах от этой мнимой могилы заметны были остатки храма, и один греческий монах совершенно всерьез уверял нас, что это развалины Трои, но, на беду его, с того места, где мы были, видна гора, на которой, по всей вероятности, стояла Троя, в глубине долины, где течет ручей. Это не что иное, как знаменитый Скамандр, которому Гомер дал место в числе богов под именем Ксанта; несколько повыше деревни, называемой Энаи, к нему присоединяется Симоис, и тогда только он делается несколько похожим на реку. Мы отправились в эту долину и пришли туда через полчаса. Лорд Байрон сел на обломок скалы, Экенгед и Гобгоз начали стрелять бекасов, как будто в корнуэльских болотах, а я стал измерять Гомерова героя, перепрыгивая через него. Прошло с час. Лорд Байрон еще менее, чем прежде, знал теперь, где именно Троя. Экенгед и Гобгоз убили штук двадцать бекасов и трех каких-то зверьков, очень похожих на европейских зайцев, а я три раза упал не в воду, но в почтенную тину, в которую ложились девы Греции, когда приходили сюда для жертвоприношений.
Потом мы собрались в путь. Лорду Байрону хотелось пройти по берегам Скамандра до того места, где он впадает в море, и мы пустились в путь, приказав, чтобы лодка дожидалась нас у Янычарского мыса. В Бунар-баши мы остановились позавтракать, потом пошли далее и через час были уже на берегу пролива, там, где он сужается между новым азиатским замком и мысом. Тут лорду Байрону вздумалось повторить подвиг Леандра: переплыть пролив, который в этом месте будет около четырех верст шириной. Мы убеждали его не делать этой шалости, но что мы ни говорили, он никак не соглашался оставить своего намерения, а верно, бросил бы его, как шутку, если б мы не вздумали отговаривать: в характере лорда Байрона было много упрямства, совершенно детского или женского. Впрочем, эта стойкость принадлежала к сущности его гения. Говорили, что он плохой стихотворец, и он сделался великим поэтом, природа создала его калекой, и он начал бороться с этим недостатком, в результате прослыв одним из прекраснейших мужчин своего времени. Мы утверждали, что ему жарко, что он недавно позавтракал, что течение очень быстро, и он чуть было не бросился в воду тотчас же, весь в поту. Заставить лорда Байрона переменить свое мнение было все равно, что поднять гору и перенести ее из Европы в Азию.
Однако же я упросил его, по крайней мере, подождать, пока придет шлюпка. В этом была двойная выгода: он успел бы отдохнуть и остыть, а я мог следовать за ним в нескольких шагах, и тогда его попытка была бы не опасна. Я поднялся на самое возвышенное место берега и сделал шлюпке знак, чтобы она приблизилась. Когда я вернулся, лорд Байрон был уже совсем раздет: минут через десять после того он плыл по морю, а я в нескольких шагах от него плыл в шлюпке. Минут сорок все шло как нельзя лучше, и он, почти не уклоняясь от прямой линии, проплыл две трети пути. Но тут Байрон начал поднимать грудь выше воды, и я догадался, что он устал. Я заметил это и хотел подойти поближе, он показал мне знаком, что не нужно. Он проплыл еще с сотню сажен, дыхание его делалось громче и громче, я потихоньку приблизился к нему. Вслед за тем члены его начали коченеть, и он уже подавался вперед только порывами, наконец голова два раза погрузилась в воду, а на третий Байрон кликнул нас. Мы подали ему весло и втащили в шлюпку.
