Юрий Давыдов - Капитаны ищут путь

Доктор и Михель выстрелили одновременно.

Глава 11

Святой Патрик топил печь снегом. Франклин нуждался в дровах. А дров не было. И ни крошки съестного. Ничего не было у этого Зимнего озера. Сугробы, да сосны, да обросшая инеем пустая хижина. И пятеро изможденных людей на грязном полу.

Джон первым превозмог себя. На столе посреди хижины белел клочок бумаги. Записка? Записка! Несколько строк, нацарапанных штурманом Беком. Франклин долго не мог их прочесть. «Большое Невольничье… Индейцы… Сомневаюсь…» Слова всплескивали, как рыбы, и тонули в темноте. Джон долго не мог прочесть строки, нацарапанные штурманом Беком. Но прочел, прочел все-таки.

Два дня назад был он здесь, в этой хижине, лишь два дня назад был здесь штурман Бек. От Венцеля никаких известий. Джордж ушел искать Акайчо. Джордж ушел к Большому Невольничьему озеру. Сто тридцать восемь миль? Нет. Как до луны. И потом… В этом форту Провиденс – толстомордый Гарри.

Да будь тысячу раз проклят день, когда Джон Франклин, старший офицер фрегата, уличил мичмана Блейка в краже денег, а товарищи тайком в «петушьей яме» жестоко высекли Блейка, да-да, офицер Гарри Блейк получил «starting» [Вид наказания, применявшегося в английском флоте к нижним чинам, – сечение концом троса]. Он вопил: «Я застрелюсь!» – «Поспеешь», – отвечали ему и драли нещадно. Франклин, почитатель Шекспира, посмеивался: «Нет, поручусь, он виселицей кончит, хотя бы все моря и океаны уговорились потопить его». Потом Гарри подал в отставку и исчез. И вот годы спустя толстомордый Блейк – начальник одного из фортов, теперь он может свести с Франклином старые счеты.

Однако записка штурмана Бека заронила надежду. Тощую, как травинка, но все же, все же… Джон окликнул вояжеров:

– Эй, ребята! Слышите? Наш штурман ищет Акайчо.

Они слышали. Но они не хотели слушать. Жизнь кончилась. Не кончилось умирание.

– У штурмана все в порядке, ребята. Слышите? Говорю вам, он найдет индейцев.

И тут все четверо, не поймешь откуда силы взялись, заорали:

– Индейцам плевать на тебя! Плевать! Плевать!

Они потрясали кулаками, кричали и разом смолкли – выдохлись. Тогда Франклин сказал:

– А в старых кострах найдем оленьи кости. И еще, помнится, здесь где-то брошены две-три шкуры. Ну-ка, молодцы, встать!

В смерзшейся золе нашлись обгорелые кости. И оленьи шкуры нашлись, и несколько свечей, и несколько кусков мыла.

Стали жить. Дел было много, сил – мало. Чурбак расколоть – как сосну свалить, дровишек натаскать – как баржу нагрузить, малый огонь вздуть – как большой камин разжечь.

Отжили день, отжили другой. А потом проводники вконец отчаялись: пришел час – не барахтайся, от «курносой» никуда не денешься. Проводники звали смертушку. И она, ей-богу, была рядом, совсем рядом была она, но почему-то медлила, хоть двери оставь ей настежь. Должно быть, страшилась этого лобастого англичанина с распухшим, обмороженным черным лицом, со свалявшейся бородой, в изорванном платье. Он разводил костер, варил какую-то вонючую жижу из обрывков сгнивших шкур, из обгорелых оленьих костей и кормил проводников, совал ложку в рты, покрытые язвами, а проводники отпихивали его руку, у Джона голова шла кругом, но он подносил ложку за ложкой терпеливо, непреклонно, механически.

Когда-то в этой самой хижине зимовщикам оленина набила оскомину, и Джон говорил: «О друзья, как бы не довелось с герцогом Гемфри обедать!» [«Обедать с герцогом Гемфри» – английская пословица, означающая, что на обед ничего не будет. В старину знатные вельможи не снимали шляп за обеденным столом] Теперь вот обедал, обедал с самим герцогом Гемфри. Да еще и не снимая шапку.

Однажды вечером Джон поил умирающих кипятком. В сенях вдруг заскрипела дверь. И вошли двое. Их лица были в трещинах, губы – как кровавые рубцы. Сипло дыша, они опустились на пол.

Глава 12

Блейк ухмыльнулся. Чудак штурман. Слабее мыши, а туда же – грозится.

– Убью! – тихо повторил Джордж Бек.

Всего сто тридцать восемь миль от Зимнего озера, где хижина Франклина, до Большого Невольничьего озера, где форт Провиденс. Сто тридцать восемь миль от хижины, где умирает Франклин, до форта, где сидит толсторожий Блейк.

Он смотрел на штурмана. «Славный малый, – думал Гарри, – везет Франклину: у него всегда были настоящие товарищи. Черт с ним, с Франклином, но этого штурмана, право, жаль…» И Блейк поймал себя на странной мысли: ему до смерти не хотелось, чтобы парень знал… «Вот поди ж ты разберись, – думал Гарри, – годы и годы наплевать было – это верно. Но теперь он дорого дал бы, если бы именно этот славный малый, этот штурман Джордж, ничего не слыхал про «starting».

Бек сидел на лавке, уронив голову. Сто тридцать восемь миль… О блаженная теплынь, о сытость… Блейк виляет, не хочет помочь: «У самих не густо». Мысли Джорджа путались. Все было мутно, как в метель. И сквозь сумятицу пробивалось чувство, похожее на облегчение… Джордж вздрогнул, сердце его забилось – он понял, почему завладевает им чувство, похожее на облегчение: они мертвы и ему незачем искать Акайчо, незачем возвращаться к Зимнему озеру. Да, они уже мертвы – и Франклин, и Ричардсон… Зачем же искать Акайчо? Зачем возвращаться к Зимнему озеру? Никуда не надо идти, можно есть и спать, есть и спать…

– Я ухожу, – сказал штурман.

– Полноте, старина, – мягко возразил Гарри. – Прикиньте: товары, обещанные Акайчо, раньше лета не жди. Так? Теперь что же? Охоты были на редкость неудачные, я знаю. Индейцы бедствуют.

– Я ухожу, – сказал штурман.

Блейк глянул на него быстро и пристально.

– Хорошо, Джордж, черт с вами. Ради вас… Понимаете? По совести говорю: ради вас. Так вот, я пошлю надежных ребят за индейцами. Что? Чего вы бормочете? – Он насупился. – Не надо благодарностей. Ложитесь, ложитесь, Джордж. А я, пожалуй, выпью еще. А? Вы не против?

Джон Франклин не сразу узнал этих двоих, что ввалились в хижину. А узнав доктора и матроса, не допытывался, что сталось с мичманом и куда делся Михель.

Смерть уже прибрала канадцев-проводников. Кто следующий? Должно быть, твой черед, лейтенант Франклин…

Ричардсон с Хепберном пытались колоть дрова. Топор отскакивал, топорище вывертывалось из рук. Ударяли в очередь: три, четыре удара – матрос; три, четыре удара – доктор.

– Не хитри, – цедил Ричардсон.

– Чего?

– Нарочно роняешь топор. Вот чего!

– Нарочно?

– Я вижу, я все вижу.

Хепберн с ненавистью смотрел на доктора.

Валил снег. Тихий, равнодушный снег. Небо стлалось низко, и тусклые, неживые отблески означались на бугристом льду Зимнего озера.

– Оно того, доктор… – проговорил Хепберн, – мы вроде все того…

Ричардсон сказал:

– Давайте топор, Хепберн.

Это уже не в первый раз: то они ссорились, ревниво и злобно приглядываясь друг к другу, то смущенно мирились.

В тот ноябрьский день могло случиться всякое: и смерть, и слезы, и бред, но только не то, что случилось. Треск ружейного выстрела громом ударил. А затем длинный, с оттяжкой взвизг: прямиком через озеро – лыжники в меховых распахнутых куртках.

Индейцы развели огонь. Индейцы нагрели воды, вымыли белых, закутали в волчьи шкуры. Индейцы кормили белых, ухаживали за ними, как за малыми ребятами.

А неделю спустя они отдали англичанам свои лыжи, плетеные лыжи с ремнями и завязками, густо смазанными медвежьим жиром. И Франклин, прилаживая ремни, думал, хотя уж и был сыт, думал, что в случае чего очень уж будут хороши эти жирные ремни и эти завязки, съесть их можно, как съели плащ несчастного Роберта, и голенища сапог съели, и кушаки…

Белые шли на лыжах. Индейцы увязали в снегу по пояс. Острыми козлиными рожками месяц опирался на вершины елей. Под тяжестью снега гнулись ветви, крякали на морозе обомшелые стволы. И вдруг поплыли над лесом, над всей землею дымы индейского лагеря.

Акайчо вышел из большого шатра-типи. Акайчо был в куртке волчьего меха, в меховых шароварах, в низких расшитых мокасинах. Солнце слепило ему глаза, но он не защищался ладонью, стоял в рост, осиянный зимним солнцем, приветственно подняв правую руку.

Трое белых сидели в типи Акайчо.

Много индейцев сидело в типи вождя.

Они долго молчали.

То был, по индейскому обыкновению, знак великого сострадания.

Глава 13

В июле восемьсот девятнадцатого года корабли «Гекла» и «Грайпер» подошли к проливу Ланкастера. В прошлом году в глубине его мерещились горы. Капитан Росс назвал их «Горы Крокер». Уильям Парри помнил свою тогдашнюю горечь. Теперь он сам начальник экспедиции.

Уильям, с высоко поднятыми бровями, бледный, сосредоточенный, глядел в подзорную трубу, и прекрасный инструмент, сработанный в известной мастерской Долланда, приближал какие-то клубящиеся синеватые громады.