Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!
Школяр сверяется с листком бумаги, что не мешает худой физиономии сохранять свечение возвышенного патриотического чувства. Вдруг он погас. Слог стал обычным. Как будто не стихи читает, а с приятелем беседует.
Теперь – Севилья. Город воинам не рад.Страшней французских пушек злые взгляды.И помыслы черны, как и наряды:Считают, сколько стоит им солдат,И обсуждают дыры в знаменáх,Прорехи на подошвах башмаков,Да вшей, да тяжкий смрад загнивших ран.Так доблесть награждают в сих краях.И стонут, что страна теперь слаба,Не разглядев в полшаге храбрецов.
Толпа, недавно буйная, безмолвствует. Но вот чья-то изящная ручка отцепляет с мантильи розу, и та летит под ноги героям фландрской армии.
– Viva Espana!
Севильцам большего и не надо. Пришедшие проклинать начинают благословлять. А солдаты… солдаты недоверчиво молчат. Они ведь ждали именно той, первой, встречи. У многих в котомках «Гусман ди Альфараче», а то и «Пройдоха Паблос». Или иные книги, в которых печаль по тяжелой солдатской доле и жалобы на неблагодарность отечества, характерные уже для Сервантеса, сменяются черной безнадежностью Кеведо. И вот люди, ждавшие злобы и плевков, не понимают, что делать с рукоплесканием и розами, устилающими путь.
Впрочем, если солдат в замешательстве, как поступить, ему подскажет голос офицера, чудом пережившего бойню, в которой французские застрельщики прицельно били по командирским плюмажам.
– Смирно! Знамена расчехлить! Барабанщики, вперед! К торжественному маршу…
И стало неважно, что пишут французские газеты. В город парадом входят победители. Идут так, как не ходили перед инфантой-правительницей и самим королем: в гнилых повязках и засохшей крови, которые несут как регалии. Даже – стигмы святых!
Отстающие подошвы, босые ноги – чеканят шаг. А в толпе – начинают узнавать.
– А вон Яго… Привет, свояк!
– Вот тот! Его я знал, как Пройдоху, пока он не предпочел вербовщика порке.
– Что ж, прошел он, и верно, немало.
– А как пики-то держат!
– И верно, ушли с оружием.
– А коли так, то не допустили француза и до карманов. Да завтра они, верно, будут разодеты как гранды!
Хорхе доволен. Здесь все наладилось. Но порт… А потому он бросает в сторону:
– Как пройдут, оцепление снять – и бегом в порт. Чую, там весело…
Верно чует! Потом, в тиши кабинета с обитыми войлоком стенами и дверьми, граф Барахас скажет:
– Сдается мне, кое-кто здорово нас выручил. Как ты собираешься этого кое-кого наградить?
– Никак. Сам понимаешь, почему.
– Да. Вообще-то, жаль, что горожане столь впечатлительны. В следующий раз сонет может написать вражеский агент… Не улыбайся. Французов в городе едва не больше, чем испанцев, и все недурно болтают по-нашему. Что же до награды…
Граф, покряхтывая, встанет из-за стола. Но снять со стены меч толедской работы лакею не доверит.
– Вот. Хватит ему с учебным «ломиком» ходить. Достоин. Особенно после того, как обеспечил работу причалов едва не в одиночку. И не говорите, что идея привлечь солдат и матросов с океанских судов в патрули против их старых недоброжелателей с галер очевидна. Результатом очевидности была бы грандиозная драка. А у него вышло спокойствие. Потому…
Барахас хитро прищурился.
– Велю на лезвии выгравировать…
«Как шпагой, ты разишь пером.
Как перышком, владей сей шпагой».
Как видите, я тоже в курсе, что происходит в Академии. И что пишут о предмете неразделенной любви некоторые дамы.
– Стой!
Патруль гонится за очередным воришкой. Много чести, но делать нечего. Людей под рукой попросту нет.
Мановение изящного пальчика. Неразжимаемый хват крепкой руки – и беглец с визгом летит обратно – навстречу объятиям сеньориты веревки. А что, кандалы с собой таскать?
Этот крепыш вчера опять нес за альгвазилом Эррерой корзину со снедью. Вот как зевает заразительно. Ну и какая женщина может шастать по порту в обществе привратника обители порока? Алое платье… Непотребная девка. Правда, дорогая. И знакомая. Ну да, в заведении чтут итальянские традиции. Не хватает только двурогой прически – и выйдет венецианская куртизанка. Ну, еще венецианским блудницам запрещены высокие чапины. А на этой надеты, только низенькие. И мантилья на месте. Зато вырез на груди… Довольно и того, что он есть. В Испании приличные женщины так не одеваются. Впрочем, при необходимости его можно закрыть воротником. Надеть круглый, но не жесткий, крахмальный, а мягкий.
– Спасибо. Мария, а что ты делаешь в порту? Глядишь, наряд перепачкаешь.
– Ну, портшез мне не по чину. А вообще – навещала королевские галеры. Мальчики завтра выходят в Кадис. В общем, тебе повезло, обычно я принимаю кавалеров только в заведении. Но хозяина уговорили. Когда это делают Фердинанд с Изабеллой, кто устоит?
– Реалы старой чеканки? – В голосе Диего сквозит искреннее удивление. – Я думал, их и не осталось уже.
– Ну, вот у сеньоров офицеров случились…
Не из жалованья, это точно. Король старой монетой не заплатит: не выгодно ему. От него что старые, что новые реалы примут одинаково, а монетный двор один реал Изабеллы, неистертый и необрезанный, превратит в два новеньких портрета самого Филиппа.
Пленник между тем недоволен. Разразился грязной тирадой. Что интересно, клянет не перетянувших руки стражников, но грязных городских потаскух. И где увидал больше одной? Которая в ответ лишь хохочет.
– Я-то шлюха! Но ты ведь тоже землю больше не пашешь? И разницы между нами, что меж двух смертных грехов. Сеньор алькальд, – взмах веера, – какой смертный грех хуже – воровство или прелюбодеяние?
Диего поднял глаза к небу. Требовалось сообразить. С одной стороны, священное право сдал, не ответить – позор. С другой – поди измысли утверждение на столь скользкую тему, чтобы к нему не имела претензий инквизиция.
– В римские времена за первый грех и того, и другого рода полагалась одинаково порка, – сообщил наконец, – но теперь у короля нужда в гребцах и солдатах. У воров есть некоторый выбор…
Совершенно неофициальный. И совершенно добровольный.
– Может, ну его, вербовщика? А этого мужлана сразу на галеры! Ненавижу деревенщину!
Диего поймал просительный взгляд стражника.
– Нет уж, моим людям нужны мараведи. Вербовщик платит за каждую голову, забирая деньги из первого жалованья каждого негодяя, который предпочтет королевские знамена кутузке. Так что – на выбор. Галеры или окопы. Ну?
– Чтоб ты сдох!
– Значит, галеры. Солдатчина звучит: «Благослови вас Бог, милостивый сеньор»…
Хочешь не хочешь, а один конвоир – мало. Вот и осталось ото всей дневной стражи две головы. И что тут наработаешь? Пора шагать на место сбора. Как раз посреди квартала. Да, в кабаке. И дешевом. Таков закон города – чем ближе к порту, тем ниже цены. Что только хорошо, кормят-то пусть и просто, да вкусно. Да и поят. Налить по бесплатному стаканчику стражу-другому в обмен на репутацию самого надежного и спокойного местечка в порту – невысокая плата, тем более что вне городских стен не приходится платить два реала подати с бутылки, цена которой реал. Иные предместья этим живут – да и порт не брезгует. Хозяин налил бы и больше, но знает – сеньор алькальд ругаться не будет. Просто перенесет «временное присутствие» в другое заведение. За ним переместится и публика – приличная, но не богатая. Те, кто желает гульнуть весело, но мирно – и за половину цены, кого не смущает зоркое око подручных уличного судьи. Алькальд, кстати, уже возгласил извечное «как обычно», ждет фасоль и огромных лангустов. Речных, конечно. Пока рассматривает густую золотистую жидкость в бокале. Тоже интересная вещь. Тонкая венецианская работа не для портовой публики. А дешевое голландское стекло местные питухи за два десятка лет войны успели порядком расколотить. Сама же Андалусия славится не стеклом, но керамикой.
