Корабль мертвых - Травен Бруно
Говоря это, он вскинул руки к голове, закрывая глаза, нос, уши. После чего, странно изогнувшись, мгновенно скользнул между свистящими струями, бьющими из труб, обвитых изоляционными лентами, давно прогнившими и изодранными. Даже человек-змея в цирке не способен на такое. Но он смог, он смог. Вся черномазая банда пользовалась этим путем, и до меня наконец дошло, почему на «Йорике» все так напряжены всегда.
– Видел, как я сделал? – крикнул Станислав. – Теперь попробуй ты. И ни о чем не думай. Если начнешь думать, что тут пройти нельзя, ты никогда не попадешь в котельную. Но ты же видишь, я прошел. Руки на голову и скользи, как змея. Когда-нибудь тебе это пригодится. Если, скажем, займешься воровством и будешь спасаться от решеток. Ты всегда должен быть в форме, потому что от тебя в любой момент может понадобиться что-то такое. Ну давай!
И я повторил его ход.
Конечно, пар коснулся меня раскаленным лезвием, но думаю, что это было больше воображение.
На другой стороне железной площадки начиналась длинная лестница, уходящая вниз, на самое дно подземного мира. Лестница была такая горячая, что носовой платок, которым я обмотал ладонь, ничем не помог. Приходилось висеть буквально на локтях, чтобы находить опору. По мере того как мы спускались, воздух становился все более плотным, горячим. Он был невыносим, им нельзя было дышать. Неужели это и есть пекло, в которое после смерти попадают грешники? Да нет, даже черти не выжили бы здесь, точно не выжили бы. Но внизу стоял человек, потный, страшный. Люди тут тоже не могли жить. Но жили. Потому что были мертвецами. Без отечества, без паспорта, без дома. Они не могли тут жить, но они жили. Тут сам дьявол не мог жить, потому что он все же является обломком какой-то культуры, как сказал Гете, но люди жили. Даже работали. Потому, наверное, что давно умерли, давно были мертвецами, всего только мертвецами. Мыслящему человеку непонятно бывает, как можно добровольно идти на войну под пули, или оставаться рабом при хозяине, или как можно позволить годами помыкать собой? Почему жертва не покончит с собой, почему продолжает мучиться? Но теперь я это понимал, потому что сам превратился в мертвого и плыл на корабле мертвых. Ни один человек не может опуститься так глубоко, чтобы не опуститься еще глубже. Я водил караваны верблюдов, лам, ослов и мулов. Я видел, как они ложатся на землю, если считают, что их перегрузили на один лишний килограмм, или погонщик над ними слишком издевается. Я видел, как они отказывались от пищи и безмолвно умирали, потому что считали, что с ними обращаются, как с животными. Даже сочная кукуруза, свежий маис не заставляли их менять принятое решение. А люди? Почему они становятся пушечным мясом, ходят под бичами и окриками? Да потому, понял я, что в их душах всегда тлеет какая-то неопределенная надежда. Они могут думать. Вот что их подводит. Они всегда ждут невозможного. А вдруг чудо правда произойдет? Я клял себя. Почему, черт возьми, сразу не прыгнул за борт? Почему спустился в этот ад, ведь у меня был выбор? Да потому, ответил я сам себе, что в самой глубине души я все еще надеялся попасть в Новый Орлеан, надеялся выжить и в аду. Император, ты никогда не будешь нуждаться в гладиаторах! Они были и будут. Они всегда будут восклицать, увидев тебя: «О восхитительный, позволь нам умереть за тебя!»
30
Понятно, что я смогу тут работать. Другие работают, и я смогу. Я видел живых людей, видел своими глазами, я не обманывался. Там, где могут другие, смогу и я, сказал я себе. Если этот человек не умирает от жары и отсутствия воздуха, значит, и я не умру. Смотри на смельчака, который прет прямо под пули, дьявол его побери, он настоящий смельчак, храбрец, будь он проклят. И если он это делает, смогу и я. Война продолжается, корабль мертвых плывет, все идет по одному давнему плану. И все идет так гладко, что совершенно не надо напрягать мозги. Нет ничего легче давно разведанного пути. Чувствуешь себя в безопасности. Подражание виновато в том, что за последние шесть тысяч лет человечество не проявило никакого интереса к собственному развитию и, вопреки изобретению радио и самолетов, продолжает жить в том же варварстве, как и в самом начале европейской эры. То, что делал отец, повторяет сын. Что хорошо было для отцов, то хорошо и для нас. Конституция Джорджа Вашингтона была замечательна для его борцов, значит, она должна быть хороша и для нас, к тому же, она выдержала уже полтора века. Вот только жалко, что в конституции, в жилах которой кипела огненная кровь, замечаются теперь некие признаки артериосклероза. И самая мощная религия не исключение. Значит, только то, что направлено против отцов, рождает новые перспективы, пробуждает веру в то, что стоит идти вперед. Будущее открывается в сопротивлении всем конституциям и авторитетам.
– Ты кто такой? Как тебя зовут?
Мой кочегар появился рядом, и было видно, что он в плохом настроении.
– Меня звать Пипип.
Кажется, настроение его несколько улучшилось.
– Ты перс?
– Нет, абиссинец. Но мать была персиянкой. Ее пожрали священные коршуны, когда она умерла.
– А нас пожирают рыбы. Твоя мать, наверное, была порядочная женщина, а моя была шлюхой. Но если так вздумаешь назвать ее, получишь по морде.
Значит, он был испанец. Только испанцы употребляют ругательства после каждого второго слова. От близости приятельства зависит, посмеешь ли ты ему однажды сказать, что его мать была шлюхой. Чем ближе ты окажешься к правде, тем больше вероятность почувствовать нож под ребром. При этом он обязательно скажет: «Muchasgracias, сеньор! Большое спасибо, всегда к вашим услугам». Никто не обладает таким деликатным и по-детски глупым пониманием чести, как испанец или падший пролетарий. И когда его чувство чести оказывается на его взгляд попранным, происходит всякое. А казалось бы, что ему до чувств? Хватило бы и хорошей зарплаты.
Кочегар выгреб из огня раскаленный болт и бросил его в ведро с морской водой. Такой водой нельзя мыться, но он использовал песок и пепел, и понемногу кожа его приобрела иной, уже не такой безнадежно черный цвет.
Котельную освещали две лампы. Одна висела перед манометром, чтобы можно было следить за давлением в котлах, вторая раскачивалась в углу, чтобы подносчик угля знал, куда ставить ноги. В мире мертвых человек не догадывается, что существует зеленая земля, лампы искусственного света, керосиновые фонари, не говоря уж об электричестве. Небольшое динамо могло бы осветить все закоулки «Йорики», но глупо кормить рыб деньгами, не правда ли? Вот я и видел лампы, найденные при раскопках Карфагена. Чтобы изучить их форму, достаточно сходить в музей, например, в отдел Древнего Рима, там среди других гончарных изделий можно увидеть наши лампы. Они состоят из сосуда с втулкой, в которую загнана плотная пакля. Сосуд заполняется тем же веществом, которым заполнена лампа с осколком стекла, освещающая нашу каюту. Четыре раза в час необходимо подрезать неровный фитиль, тогда все помещение наполняется черным дымом и плотными тучами сажи, похожими на аргентинскую саранчу. Подравнивают фитиль голыми пальцами. Больше нечем. То же приходилось делать и в этом аду.
Станислав уже закончил вторую вахту. Сил у него не было, все же он задержался на час, чтобы помочь мне освоиться в котельной. Кочегар обслуживал девять печей. А носильщик должен был подтаскивать для них уголь. Правда, прежде чем поднести, следовало выполнить еще одну работу. Ее обязательно надо было выполнить, иначе давление в котлах может упасть, а поднимать его приходится долго. Предыдущая вахта оставила для меня некоторый запас угля, я тоже должен был, уходя, оставить им некоторый запас, естественно за счет своих сил. С двенадцати до часу я вел подготовительную работу, а в три начал выносить раскаленный шлак. То есть за два часа я должен был натаскать уголь для всех девяти топок идущего полным ходом корабля. Если уголь лежит недалеко от топок, с этим справится любой нормальный работник. Но если он лежит там, где всегда лежал на «Йорике», то тут нужны три или четыре человека, не меньше. Но я делал эту работу один. Потому что я мертвец, а мертвецы все выдержат.
