К востоку от Малакки (СИ) - Реган Ричард

— Не так, парнишка, — промурлыкал Гриффит с ярко выраженным уэльсским акцентом. — Предлагаю тебе бросить свою игрушку, или вскрою твое горло от уха до уха. — Обращаясь ко мне: — Прошу прощения, сэр, я увидел, что этот парень прятался в кустах и решил, что безопасней будет взять его сзади, так сказать.

Немецкий старпом бросил "люгер" и медленно поднял вверх руки. Я с гневом набросился на него:

— Сначала ваши люди атакуют моего офицера, а когда я вмешиваюсь, чтобы прекратить драку, вы угрожаете мне пистолетом. — Я опустил тот момент, что сам первым обнажил оружие, и жестом приказал Гриффиту подобрать "люгер". — Я возвращаюсь на свое судно, и будьте уверены, что не поколеблюсь известить австралийские власти, если появится хоть малейший намек на дальнейшие неприятности. Мистер Гриффит, будьте любезны, помогите третьему помощнику.

Тот вручил мне "люгер" и просунул руку под плечо Мак-Грата.

— Пойдем, Джеймс, — мягко произнес он.

Я подождал, пока они скроются из вида, и стал отступать, держа на виду свой "уэбли" на случай, если кто-нибудь из немцев не потерял бойцовского духа. Продвигаясь в темноте прочь от места схватки, я слышал гневные слова немецкого старпома. Немецкий я не знал, но по тону было ясно, что он распекал свою команду. Несмотря на угрозы со стороны капитана Эберхардта, он не желал привлекать внимания к своему судну. Ссоры с британскими офицерами в публичном месте Порта-Морсби были ему не с руки. Если "Дортмунд" действовал под командой германского флота, то его экипаж подлежал военно-морской дисциплине. Я не сомневался в том, что Эберхардт был крепким орешком, и он сведет все счеты в случае, если мы еще пересечемся.   

Глава шестая

Приближался полдень, и я отдыхал в своем салоне, слушая, как Мак-Грат шуршит в штурманской рубке и затем выходит на крыло мостика. Я выглянул в иллюминатор, который был распахнут для притока свежего воздуха, и увидел, как он работает с секстаном и включает секундомер, чтобы зафиксировать точное время взятия высоты солнца.

Опухоли на его лице стали спадать, но синяк под глазом оставался, а на сбитых костяшках пальцев красовались фиолетовые пятна йода. Порез над глазом был довольно глубоким, и мне пришлось сделать пару стежков на нем. Единственным успокоителем послужил глоток рома, но не для пациента, который только морщился, когда я продевал иголку в края пореза и стягивал их вместе, а для меня, чтобы не дрожала рука.

Я выслушал объяснения Мак-Грата по поводу произошедшего скандала и счел их достаточно правдивыми. Сначала немецкие моряки вели себя дружелюбно и даже поставили ему кружку пива. Однако когда они поняли, что он был младшим помощником на британском судне, все переменилось к худшему. Некоторые из них, среди которых был и здоровяк по имени Курт, явно провоцировали драку. Если бы Мак-Грат сбежал, я не стал бы его винить, учитывая такого противника и враждебную толпу, жаждавшую крови. Но, насколько я знал его, такой исход был невероятен. А сам бы я отступил в подобных обстоятельствах? Вряд ли. К тому же у Мак-Грата были шансы. Один на один он мог бы побить немца. Я спросил его, где он учился драться. Он рассказал мне до боли знакомую историю первого рейса практиканта, которого задирали крутые парни с полубака. Парусный мастер "Гартпула" как-то отвел его в сторону и предложил поучиться боксу. "Дерись всегда честно, Джимми", сказал тот, готовясь к спаррингу. А затем с кривой ухмылкой добавил: "Если только тебя не начинают побеждать. Никогда никому не позволяй взять над тобой верх". Потом он показал Мак-Грату кое-какие трюки, непозволительные с точки зрения маркиза Квинсбери[20].

По всему выходило, что немецкий моряк Курт был не просто вспыльчивым задирой. Рассказы о нацистских бандитах-коричневорубашечниках широко освещались в пробританских газетах в Сингапуре и Австралии. Возможно, Курт был одним из них, нацистский фанатик, верящий в гитлеровскую пропаганду и готовый пнуть сапогом по лицу любого, кто стоит на его пути. А там, где один фанатик, там может быть их много больше. Если Эберхардт и его офицеры были того же склада, то "Дортмунд" представлял собой опасного оппонента любому, кто столкнется с ним.

Как будто на Дальнем Востоке было недостаточно опасностей с его триадами, пиратами, бутлегерами, наркоторговцами, сутенерами и продажными чиновниками. Его воды и порты были не для слабохарактерных, и жизнь в них было потерять также легко, как и кошелек. Китайцы и японцы были готовы впиться друг другу в глотку, а теперь и нацисты собирались спровоцировать еще одну войну в Европе. Складывалась мрачная картина. Но я улыбнулся, вспомнив, как один австралийский жулик сказал мне: "Жизнь — замечательная штука, Вильям, до тех пор, пока ты не ослаб". Что ж, у меня было неплохое гнездышко в месте, где не задавали много вопросов и еще меньше на них отвечали. Еще несколько лет, и я смогу на время бросить якорь в спокойном месте, где буду нюхать луноцветы на малолюдном берегу с прекрасной полинезийкой. А пока следовало быть готовым к неожиданностям и соблюдать осторожность.

Следующие несколько дней, пока мы огибали южный берег Папуа и затем шли курсом норд-вест в Соломоновом море, не было видно никаких признаков "Дортмунда", да и других судов, не считая каноэ-долбленок местных островитян, ловивших рыбу поблизости от рифов. Предыдущим вечером мы миновали Новую Британию. Была ясная лунная ночь, и конус вулкана на близлежащем острове Умбои, черным пятном вырисовывавшийся на фоне звездного небосвода, служил ориентиром для прохода узким проливом в море Бисмарка. А теперь, вне видимости берегов, Мак-Грат брал высоты Солнца для определения места судна, с которого нам следовало проложить курс, которым мы могли безопасно обойти мористее отмелей, охраняющих восточные подходы к острову Манус. С севера остров окаймляла гряда рифов, и я намеревался дождаться светлого времени для захода в лагуну, в глубине которой находилось небольшое поселение Лоренгау.

От мыслей о Лоренгау и о доставляемом туда грузе я вернулся к неприятному воспоминанию о Дитере Эберхадте, военно-морском офицере до мозга костей в его безукоризненно отглаженной униформе. Я ненавидел его высокомерно-небрежные манеры, говорящие о превосходстве. Я не родился в рубашке, как братья Эберхардты, и прошел долгий, тяжелый путь перед тем, как стать капитаном своего парохода. На борту которого находился небольшой арсенал, похищенный мной.

Почему я пошел на это? А сделав это, почему не доложил об этом майору Спенсеру? Была ли причиной этому оскорбленная гордость, подозрение в том, что По и Эберхардт пытались обвести меня вокруг пальца? Или, может, это был инстинкт потомственного контрабандиста, увидевшего возможность и не подумавшего о последствиях? Я ухмыльнулся, вспомнив слова старшего механика Билла Мак-Фи, моего старого друга: "Совершение правильного поступка не дает гарантии от неудачи". Я испытал в жизни достаточно неудач, чтобы понять правдивость этих слов, и, как следствие — совершение неправильного поступка не обязательно препятствует удаче.

Что ж, как бы то ни было, оружие находилось у меня, и даже если бы я выкинул его за борт, Эберхардты не сняли бы с меня ответственность за его похищение. Но в действительности — что они могли сделать? Захватить судно и рискнуть привлечь внимание к своим действиям? Я так не думал. Так что я не собирался избавляться от оружия, по крайней мере, пока. Как я говорил Лотеру, оно представляло неплохую страховку, а позже я мог найти на него покупателя.

Еще одним источником забот являлся Питер. Он был превосходным моряком и прекрасно освоил работу старшего помощника торгового судна. Он также был джентльменом — настоящим джентльменом, младшим сыном графа, его сиятельством. С аристократическим произношением, изысканными манерами и ухоженным видом он был прямой противоположностью мне — сироте, выкарабкавшемуся из исправительной школы и поднявшемуся по крутой лестнице до полу-респектабельности британского торгового флота. Мы с ним довольно хорошо ладили, но порой я должен был напоминать себе, что, хотя и будучи моложе его, я являюсь его капитаном и опытнее его в профессиональном плане, да и не только. Но его пристрастие к алкоголю меня беспокоило. Не то чтобы я был против выпивки, я и сам выпивал немало, но я знал, к чему это может привести. Выпивка погубила мою мать, и я видел немало сломанных ею мужчин, вопящих и бьющихся в припадках delirium tremens.