Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Дюма-отец Александр
– Буря и без нас с ним разделается, мистер Джон. Спустимся лучше поскорее на дек.
– Все на дек! – закричал капитан. – Только один кто-нибудь сорви парус грот-брам-стеньги. Пошел вниз! Живо!
Матросы с радостью повиновались, и все мигом спустились по снастям: один я остался на грот-марсе и сразу же полез по вантам, чтобы добраться до крюйселя, но еще не добрался туда, когда налетел шквал. Парус над моей головой надулся, как шар, и мог в минуту сломать мачту. Я бросился как можно скорее посереди такой сумятицы, уцепился одной рукой за крюйсель, другой выхватил кинжал и принялся пилить толстую веревку, которой был привязан угол паруса. Не скоро бы я это окончил, если бы ветер сам не помог мне. Я не успел перепилить и трети веревки, как она оборвалась, другая тоже не удержалась, и парус, удерживаемый только сверху, развевался надо мной, как саван, потом раздался треск, и он унесся как облако в небесную бездну. В ту же самую минуту корабль страшно вздрогнул, и мне послышался голос Стенбау, раздававшийся громче бури, он звал меня по имени. Огромная волна поддала в борт корабля, и я почувствовал, что он ложится на бок, как раненый зверь. Я изо всей силы уцепился за ванты, мачты накренились к морю, я увидел, как оно бушует прямо подо мной. Голова у меня закружилась, мне чудилось, что бездонная пропасть проревела мое имя. Я смекнул, что ног и рук моих не довольно, чтобы удержаться, ухватился за веревку зубами, закрыл глаза и только ждал, что меня обдаст смертельным холодом воды. Однако я ошибся. «Трезубец» был не такой корабль, чтобы поддаться с первого раза, я чувствовал, что он подымается, открыл глаза и приметил под собой дек и матросов. Мне только это и нужно было, я схватился за веревку и мигом очутился на шканцах между капитаном Стенбау и лейтенантом Борком, когда все уже думали, что я погиб.
Капитан пожал мне руку, опасность, которой я подвергался, была забыта. Что касается Борка, то он только поклонился мне и даже не сказал ни слова.
Быстрота ветра принудила Стенбау лечь в дрейф, вместо того чтобы нестись вперед все далее от земли, для этого надо было повернуть оверштаг и подставить буре корму. При этой перемене положения вал поддал нам в борт и принудил меня описать в воздухе красивую кривую, за которую капитан пожал мне руку.
Стенбау не терял времени. Вместо больших парусов, покрывающих весь корабль, он велел распустить только три малых. При этом мы не подставляли борта ветру, поэтому валы не могли даже пытаться нас опрокинуть. Маневр заслужил полное одобрение Боба, и он, похвалив меня за мое отважное путешествие по воздуху, принялся толковать мне, в чем дело. По его мнению, буря уже почти прошла и ветер скоро должен был перемениться с юго-восточного на северо-восточный. В таком случае стоит только поднять большие паруса, и мы сразу же восполним потерянное время.
Вышло точно так, как говорил Боб. Буря утихала, хоть волны еще страшно бушевали, к вечеру ветер подул с севера-запада, мы мужественно приняли его правым бортом и на другое утро шли тем же путем, с которого вчерашняя буря нас сбила.
В тот же вечер Лиссабон был у нас на виду, а на третий день, проснувшись рано утром, мы увидели вместе берега Европы и Африки. Вид этих берегов, столь близких один от другого, был восхитителен: с обеих сторон возвышаются покрытые снегом горы, а на испанском берегу стоят местами мавританские города, которые как будто принадлежат не Европе, а Африке и некогда перескочили через пролив, оставив противоположный берег пустым. Весь экипаж вышел на палубу полюбоваться этим великолепным зрелищем. Я искал взглядом среди матросов беднягу Дэвида, о котором в последние дни совсем забыл: один он, ко всему нечувствительный, не выходил наверх.
Часа через три после того мы бросили якорь под пушками Гибралтара, салютовали двадцатью одним выстрелом, и форт вежливо ответил нам тем же числом.
Глава XI
Гибралтар не просто город, это крепость, в которой строгая воинская дисциплина распространяется на всех жителей. Зато он чрезвычайно важен как военный пост, в этом отношении Гибралтар всем известен, и я не стану о нем говорить.
Высадив нового губернатора, мы должны были дожидаться на рейде приказаний от правительства. По обыкновенной своей доброте капитан Стенбау, чтобы нам было не так скучно, позволял каждый день половине экипажа сходить на берег, мы скоро познакомились с несколькими офицерами гибралтарского гарнизона, а они представили нас в тех домах, куда были вхожи. Эти посещения, прекрасная библиотека, принадлежащая крепости, и прогулки верхом по окрестностям города составляли все наши заботы.
Я очень подружился с Джеймсом, мы везде бывали вместе, и так как у него, кроме жалованья, ничего не было, то я всегда принимал на свой счет большую часть издержек, но так, чтобы он не мог на это обидеться. Например, я нанял на все время нашей стоянки двух прекрасных арабских коней, и, разумеется, Джеймс, пользуясь этой расточительностью, ездил на одном из них.
Во время одной из таких поездок мы увидели орла, который спустился на павшую лошадь и, не во гнев историкам этой благородной птицы, пожирал падаль с такой жадностью, что подпустил меня к себе на сто шагов. Я часто видывал, как наши мужики били зайцев в логовище: они ходили около зверька, всё больше и больше стесняя круг, и наконец убивали его палкой по голове. Царь птиц сидел так неподвижно, что я вздумал попробовать то же средство. У меня в карманах были превосходные маленькие пистолеты, я вынул один из них, взвел курок и начал во всю прыть скакать на коне вокруг орла. Джеймс стоял на месте, посматривал на меня и сомнительно покачивал головой. Точно ли это кружение производит на животное такое действие, что оно не может сойти с места, или орел в припадке обжорства до того наклевался, что ему трудно было подняться, – как бы то ни было, он подпустил меня к себе на каких-нибудь двадцать пять шагов. Тут я вдруг остановил лошадь и приготовился выстрелить. Видя, что жизнь его в опасности, орел хотел было полететь, но не успел подняться, как я уже выстрелил и пробил ему крыло.
Мы оба с Джеймсом вскрикнули от радости и соскочили с лошадей, чтобы взять свою добычу, но это было нелегко: раненый приготовился к обороне и, казалось, решил дорого продать свою свободу. Убить его было бы нетрудно, но нам хотелось взять его живым, чтобы свезти на корабль, и мы повели правильную атаку.
Я ничего не видел прекраснее этого царя пернатых, когда он с гордым видом посматривал на наши приготовления. Сначала мы хотели было схватить его поперек тела, загнуть голову под крыло и унести, как курицу, но два или три удара клювом, один из которых сделал на руке Джеймса довольно глубокую рану, заставили нас отказаться от этого средства. Мы избрали другой способ: взяли свои платки, одним я замотал ему голову, другим Джеймс спутал ноги, потом мы подвязали крыло, закутали орла, как мумию, и, гордясь своей добычей, возвратились в Гибралтар. Баркас ждал нас в порту и с торжеством повез на корабль.
Приближаясь к кораблю, мы показали сигналами, что везем нечто необычайное, и потому все оставшиеся на корабле ждали нас у трапа. Прежде всего мы позвали фельдшера, чтобы отрезать крыло, но так как закутанного орла трудно было отличить от индейки, то наш эскулапов помощник объявил, что это не его дело, а дело повара. Позвали повара, и тот в минуту отнял раненое крыло. Потом мы распутали орлу ноги, раскутали голову, и весь экипаж вскрикнул от удивления при виде благородного пленника. С позволения капитана, мы отвели ему место на корабле, и через неделю наш Никк сделался ручным, как попугай.
В Плимуте я доказал свою сметливость, управляя экспедицией в Уоллсмит, во время бури доказал свою неустрашимость, срезав крюйсель, теперь доказал свою ловкость, подстрелив орла из пистолета. Именно с этих пор на меня уже смотрели на «Трезубце» не как на новичка, а как на настоящего моряка.
Стенбау обращался со мной совершенно по-дружески, сколько можно было, чтобы не обидеть моих товарищей, зато Борк, кажется, больше и больше меня ненавидел. Впрочем, это было общее несчастие всех моих молодых товарищей и других офицеров, принадлежавших, подобно мне, к аристократии. Делать было нечего, и я, так же, как они, не обращал на это большого внимания. Я исполнял свои обязанности с величайшей точностью, во время нашей стоянки не доставил лейтенанту ни одного случая наказать меня, и потому он, при всей своей доброй воле, принужден был отложить это до другого времени.
