Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович
До нового, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года оставалось часов шесть. Было холодно — как у нас в конце октября.
Ишак встал около отеля, уставился на нас. Толстый сард слез с тележки, потянул ишака под уздцы. Ишак расставил копыта, упёрся ими в остров Сардинию, расположил центр тяжести в нужном месте и громко чихнул на толстого сарда.
Мы робкой толпой толпились у подъезда «Принцессы Маргариты» — ожидали спартаковцев. В чужой далёкой стране мы рассчитывали оказать им моральную поддержку. А если говорить честно, то нам просто надоели осиновые дрова. Нам нужна была индустрия развлечений. Варьете было недоступно. Хусаинов — доступен. Мы соединяли полезное для престижа родины с приятным для себя. У всех в карманах были спрятаны до поры до времени красные флажки.
Ишак неплохо развлёк нас в минуты ожидания выхода гладиаторов. Он развлекал нас от чистого сердца, без всякого намёка на вознаграждение. Я зауважал эту упрямую скотину, она стала напоминать мне башню в Пизе: когда толстяк тянул ишака вперёд за уздцы, тот вынужден был несколько отклоняться назад, чтобы уравновесить толстяка, и тогда он походил на Пизанскую башню. Но, в отличие от неё, и не собирался падать. Он смеялся.
Вы небось думаете, что Сардиния знаменита только сардинами в масле, которые здесь не водятся. Нет, главное, что Сардиния дала миру, — это сардонический смех. История этого смеха довольно жуткая.
Здесь росла травка-петрушка — «сардоника херба», обладавшая тем неприятным свойством, что человек, её поевший, умирал с судорожным искривлением губ, как бы смеясь. Оттого неудержимый, судорожный, желчный, язвительный смех назывался, по словам многих писателей древности, сардоническим.
И вот ишак изображал из себя Пизанскую башню и при этом ещё сардонически улыбался.
Из отеля вышел пожилой человек в тёмном костюме. Он посмотрел на серое, преддождевое небо, сардонически сплюнул и надел пальто. «Старостин! Старостин!» — потрясённо зашептали матросы. Мы обступили ветерана советского футбола, заслуженного мастера спорта, основателя клуба «Спартак».
Когда он услышал родную речь, то скорчился — поднадоели ему болельщики. На закрытом для советских журналистов острове он явно надеялся отдохнуть от болельщиков. Но тренировка на лицедейства у него была многолетняя, и радость осветила лицо старого гладиатора.
— Да, очень хорошо встретиться… Прошлый матч был в Пизе, там мы продули три — два, но это даже к лучшему. Команда «Кальяри» — фактически сборная Италии. Итальянцы сейчас сбиты с толку проигрышем «Спартака» слабой клубной команде. И сегодня есть шансы. Тем более их главный игрок Рива — в Южной Америке. Но будет играть негр, которого они купили в Англии. Опасный негр.
Тысячу лет назад гладиаторами тоже, между прочим, торговали. Интересно, как изменились цены?.. Меня всё оттягивало куда-то в даль веков.
Ишак увидел, что мы перестали смотреть на него, и сразу снялся с якоря, обиженный нашим невниманием.
— А вы сюда из Москвы приплыли? — спросил старый спартаковец.
Раздался сдержанный сардонический смех. Старостину объяснили, что прямое морское сообщение между Москвой и Сардинией ещё не налажено и что мы приплыли из Ленинграда.
Старостин быстро нашёлся и сказал, что под Москвой теперь, при социализме, тоже есть море, и вообще, Москва — столица пяти морей. Сразу стало видно, что позади у него тысяча пресс-конференций во враждебных странах. И что он умеет ставить на место буржуазных писак и провокаторов. Он был правым крайним нападения и капитаном советской сборной ещё в двадцатых годах.
У входов на стадион густо стояли карабинеры с красными лампасами на брюках, белыми широкими портупеями через левое плечо, тяжёлыми патронташами на ремнях. В подкрепление карабинерам стояли солдаты в могучих башмаках и с полуавтоматическими винтовками на плече. На помощь карабинерам и солдатам явились обыкновенные полицейские в тёмной форме и накидках. Чувствовалось очередное обострение международной обстановки в центре Европы.
Вокруг вооружённых сил Итальянской Республики вертелись итальянские мальчишки — маленькие, сопливые и блестящие, как маслята. Они, как все мальчишки, мечтали скользнуть между ног вооружённых сил.
Висели рекламы нового фильма Пьетро Джерми, кока-колы и объявление о розыске бандита с его фото и суммой приза за выдачу преступника.
Попахивало карменситой, вендеттой, итальянскими страстями. Предстоящее футбольное сражение каким-то образом аккумулировало в себе самые разные вещи.
Бетонные трибуны были отделены от арены колючей проволокой. Она висела на таких кронштейнах, как в концлагерях. Сидячих мест на современном Колизее для публики не было. Они были только для карабинеров и располагались с внутренней стороны колючей загородки. Умные сарды принесли с собой специальные подушечки, положили их на бетон ступеней и уселись. Остальные стояли.
Под нашей трибуной оказался ватерклозет. Иногда холодный ветер забрасывал мне в ноздри его запах. За три тысячи лир — стоимость билета — такое можно было бы и не нюхать. Пошёл дождь.
Мы грызли жареный арахис, приготовив для начала плакат: «Молодцы!»
Выбежали футболисты в белой форме с красными номерами. Мы приняли их за итальянских, потому что одновременно с их появлением на блёклом поле ударил могучий артиллерийский залп. Из настоящих пушек, откуда-то с близкого форта. И все мы от неожиданности вздрогнули. Ракеты падали на поле. Синие дымы ветер волок и трепал, как на Бородинском поле в фильме «Война и мир». Всё смешалось — падающие на игроков недогоревшие ракеты, залпы, крики зрителей. Белые гладиаторы удачно маневрировали среди ракет и дымов. Мы, оказывается, ошиблись. Это были спартаковцы. Итальянцы выбежали в форме Пьеро. Левый рукав у них был спереди красный, а сзади синий. Правый рукав — наоборот. Футболки тоже были разноцветные — половина чёрная, половина красная. Трусы я плохо запомнил, потому что они быстро стали грязными.
Сарды чётко построились и сразу ровной шеренгой набежали на белую шеренгу. Я думал услышать знакомый крик: «Моритури те салютант!» — но сарды молча вручили противникам по здоровенной бутылке «москолы».
Это было мило. И несколько неожиданно для наших гладиаторов, которые стояли с цветочками и вымпелом. Итальянцы сунули нашим бутылки и отбежали на свою линейку. Играть с бутылкой в руках дело невозможное — это понимал даже я, который ничего в футболе не понимает. Было интересно, как наши выйдут из положения.
Доктор и массажист потрусили на поле и собрали бутылки в плащ, потом сложили их в живописную груду у главной трибуны.
Капитан нашей команды Хусаинов, который был ровно в два раза меньше, чем его итальянский коллега, вручил ему вымпел.
Взвился свист, и взвился в серые небеса пятнистый чёрно-белый мяч. Время прогноза кончилось, слово взяла нога, как пишут спортивные журналисты.
У проволоки появились солдаты с полуавтоматами, пистолетами, в крагах и заняли заранее подготовленные позиции. У солдат-макаронников был сытый вид.
До двенадцатой минуты шла взаимная разведка. Потом наши чуть было не забили гол. Один красно-синий остался корчиться возле своих ворот. К нему побежали итальянские доктора с термосами в руках. Тринадцатую и четырнадцатую минуту красно-синий продолжал корчиться, а остальные отдыхали — глубоко дышали, приседали, короче говоря, делали разминку, чтобы не замёрзнуть на ветру и дождике.
На пятнадцатой минуте (всё по моим часам) подбитый встал и легко побежал в атаку. Стадион отметил его мужество и стойкость бурей аплодисментов.
Наш экипаж уже несколько освоился с соседями. У соседей-сардов был нормальный цивилизованный вид, многие в шляпах, в очках — люди как люди. Неясно было даже, зачем так много военизированной охраны.
Правда, если б я уже тогда имел энциклопедическое образование, то знал бы, что профессор университета в Сассари Питцорно собрал большую коллекцию сардинских черепов и нашёл, что они все отличаются такими аномалиями в строении, каких он почти совсем не находил при анализе прочих итальянских черепов. Таким образом, толпа вокруг имела совершенно особенные черепа и надо было держать ухо востро. Но советского консула на Сардинии нет, проинформировать нас о здешних черепах он не мог, потому что остров закрытый. И наш уже сильно озябший экипаж сперва робко, а потом всё громче, веселее и беззаботнее стал орать: «Шайбу!»
