Габриэль Маркес - Десять дней в море без еды и воды
А врач не приходил. Каждые десять минут мне давали с ложечки подслащенную воду. Самая юная женщина, почти девочка, обмыла мне раны тряпками, намоченными в теплой воде. Время шло еле-еле. Постепенно мне становилось лучше. Я был уверен, что нахожусь среди друзей. Если бы вместо подслащенной воды мне дали поесть, мой организм не вынес бы такой встряски.
Мужчину, который нашел меня на дороге, звали Дамасо Имитела. В десять часов утра 9 марта, то есть в тот же день, когда я выбрался на берег, он отправился в соседнее селение Мулатос и вернулся домой с полицейскими. Они также не слышали о трагедии в море. В Мулатосе о ней не знал никто. Газеты туда не доходят. В одной из лавчонок установлен электрогенератор, есть радиоприемник и холодильник. Однако новости там не слушают. Как потом выяснилось, когда Дамасо Имитела сообщил инспектору, что нашел меня полумертвого на берегу и что я якобы служил на эсминце «Кальдас», полицейские запустили движок и весь день просидели перед радиоприемником, слушая новости из Картахены. Но говорить о катастрофе к тому времени уже прекратили. Только ранним вечером промелькнуло короткое сообщение. И тогда инспектор, полицейские и шестьсот жителей Мулатоса ринулись мне помогать. Вскоре после полуночи они нагрянули в дом Дамасо и разбудили меня своими разговорами. А мне как нарочно впервые за двенадцать дней удалось забыться спокойным сном! Под утро дом был набит битком. Весь Мулатос: мужчины, женщины, дети — явился на меня полюбоваться. Это было мое первое столкновение с толпой зевак, которые потом ходили за мной по пятам. Толпа была оснащена керосиновыми лампами и электрическими фонариками. Когда инспектор и моя свита начали вытаскивать меня из кровати, моя опаленная солнцем кожа затрещала по швам. Они устроили у постели настоящую кучу-малу.
Было жарко. Я задыхался в гуще моих защитников. Стоило появиться на дороге, как в лицо мне ударил свет множества ламп и фонарей. Я на мгновение ослеп. Все вокруг перешептывались, а инспектор полиции громко отдавал приказания. Упав с эсминца, я только и делал, что путешествовал в неизвестном направлении. В то утро я тоже отправился Бог знает куда, не имея ни малейшего понятия о том, какую участь мне уготовила толпа приветливых хлопотунов.
Дорога от места, где меня обнаружили, до Мулатоса — долгая и утомительная. Меня уложили в гамак, висевший на двух палках. За каждый конец взялось по двое мужчин, которые понесли меня по длинной узкой тропинке, освещая путь керосиновыми лампами. Мы шли под открытым небом, но жара стояла такая, словно мы сидели в закрытом помещении.
Каждые полчаса восемь носильщиков менялись. Тогда мне давали глоток воды и кусочек содового печенья. Мне хотелось выяснить, куда и зачем меня несут. Разговоры ходили всякие. Болтали все, кроме меня. Инспектор, вставший во главе толпы, не подпускал ко мне никого. Вдалеке слышались крики, приказания, разные возгласы. Когда мы дошли до длинной улочки, пересекающей Мулатос, толпа разрослась настолько, что полицейские уже не могли ее сдержать. Было часов восемь утра.
Мулатос — рыбацкий поселок. Почты там нет. Ближайший населенный пункт — Сан-Хуан-де-Ураба, два раза в неделю туда прилетает «кукурузник» из Монтериа. Когда мы добрались до Мулатоса, я думал, что мы у цели. Наверно, тут знают о моих близких… Но Мулатос оказался лишь перевалочным пунктом, располагавшимся примерно на полпути до Сан-Хуана.
Я был помещен в какой-то дом, и народ становился в очередь, чтобы поглазеть на меня. А я вспоминал факира, которого за пятьдесят сентаво видел два года назад в Боготе. Желающим на него взглянуть приходилось отстоять несколько часов в огромной очереди, которая за пятнадцать минут продвигалась вперед всего на полметра. Когда зевака доходил до комнаты, где в стеклянном ящике сидел факир, ему уже было не до факира. Бедняге хотелось пробкой вылететь за дверь, размять ноги и вдохнуть глоток свежего воздуха.
Единственная разница между факиром и мной заключалась в том, что факир сидел в стеклянном ящике. А так все было одинаково. Факир не ел девять дней. Я же провел десять голодных дней в море и еще один провалялся на кровати в Мулатосе. Передо мной мелькали лица. Белые и черные, бесконечная вереница лиц. Жара стояла кошмарная. А я уже оправился настолько, что у меня даже появилось чувство юмора. Поэтому я думал, что в дверях вполне можно было бы продавать билеты желающим поглазеть на жертву кораблекрушения.
В том же самом гамаке, в котором меня принесли в Мулатос, я отправился и в Сан-Хуан-де-Ураба. Но мой эскорт увеличился. Теперь за мной шествовало не меньше шестисот мужчин. А кроме них еще женщины, дети и животные. Кое-кто ехал верхом на осле, но большинство шло пешком. Переход занял почти весь день. Путешествуя на плечах толпы — то есть на плечах шестисот мужчин, которые несли меня, сменяя друг друга, — я постепенно набирался сил. Мулатос, подозреваю, опустел. Спозаранку включили электрогенератор и радио, и музыка гремела на всю округу. Это напоминало ярмарку. А я, виновник торжества, возлежал на кровати, мимо которой продефилировал, любуясь на меня, весь поселок. Ну а потом жители не захотели отпускать меня одного и отправились со мной в Сан-Ху-ан-де-Ураба. Караван получился гигантский, на узкой извилистой дороге было настоящее столпотворение.
Во время путешествия я продолжал мучиться от голода и жажды. Кусочки содового печенья и малюсенькие глоточки воды немного приободрили меня, но аппетит мой разыгрался не на шутку. Въезд в Сан-Хуан напоминал народные празднества. Все жители маленького живописного селения, продуваемого морскими ветрами, высыпали мне навстречу. На сей раз были приняты меры, чтобы оградить меня от зевак. Полиции удалось сдержать толпу, запрудившую улицы.
Так окончилось мое путешествие. Доктор Умберто Гомес, первый врач, который меня осмотрел, сообщил мне великую весть. Он приберег ее напоследок, желая сначала удостовериться, что я в состоянии ее вынести. Потрепав меня по щеке и приветливо улыбнувшись, он заявил:
— Вы сейчас отправитесь на самолете в Картахену. Там вас ожидают родные.
Мой героизм проявился в том, что я не умер
Вот уж не подозревал, что можно стать героем только потому, что проторчишь десять дней на плоту, терпя муки голода и жажды. Хотя, если разобраться, у меня ведь просто не было другого выхода! Окажись на плоту запас воды, галеты, компас и рыболовные снасти, я тоже был бы сейчас жив, но меня не считали бы героем. Следовательно, мой героизм проявился исключительно в том, что я за десять дней не помер от голода и жажды.
Я совершенно не стремился стать героем. Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли уж судьба подсунула мне такую конфетку с сюрпризом, окружив мое спасение ореолом героизма, мне приходится с этим героически мириться.
