Николай Черкашин - Адмиралы мятежных флотов
Идея заманчивая. Игра стоит свеч. Риск большой, но и шансы немалые.
Линкоры целы и боеготовы. Броневой кулак флота еще не утрачен. Наступательный дух экипажей не развеялся, несмотря на большевистскую пропаганду. И самое отрадное то, что именно сейчас, в канун четвертой кампании, флот получил наконец все, в чем нуждался. Железная дорога с Мурмана в Питер закончена благодаря совместным усилиям министерства морского и путей сообщения. Миллионы пудов ценнейших грузов - снарядов, взрывчатки, оптических стекол, муки, какао, всего не перечесть, - потекли во флотские арсеналы и склады с портовых дворов Архангельска и Романова-на-Мурмане.
Корабли, люди, припасы - все это, помноженное на точную информацию, которая идет из Шпитгамна, чем не гарантия успеха? Да еще авиация Балтийского флота в сто восемь аэропланов. Те же «Муромцы» могут десант на первых порах по воздуху снабжать: консервы и патроны на парашютах сбрасывать.
Хорошо Колчаку на Черном море: у него под рукой целая транспортная флотилия. Стрелковый корпус вместе с тремя артбригадами может взять и к Босфору доставить. А тут обходись подручными средствами.
Босфор захватить - задача эффектная. На весь мир слава и - навечно в анналах российского флота.
Под Кенигсберг пойти? Не так громко, но весьма существенно. Весь фронт сдвинуть, удар от Риги - Пскова - Питера отвести…
Ох, дума-думато-передумато было в крещенские ночи семнадцатого года в кормовом салоне посыльного судна «Кречет».
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Увы, - восклицал биограф Непенина контр-адмирал Дудоров, - вся эта работа была революцией выкинута в мусорную корзину истории. И сам тот, кто ее вдохновлял и готовился выполнить созданные планы, пал от пули, выпущенной в спину подлым убийцей».
С бесстрастностью патологоанатомического заключения официально-советский двухтомник «Флот в первой мировой войне» отмечал:
«План кампании 1917 года, разработанный штабом флота и утвержденный министром Временного правительства, состоял из плана обороны, плана активных операций и плана вспомогательных действий. Но в действие он введен не был, так как не отвечал сложившейся в дальнейшем на театре, да и в самой стране, военно-политической обстановке… Призыв партии превратить войну империалистическую в войну гражданскую находил все больше и больше сторонников».
Принтограмма № 5
«Судьба подарила нам еще одно счастливое свидание. Потом фортуна возьмет с меня сторицей за этот час блаженства, неги любви… Но сначала…
Сначала полковник Волькенау уехал по делам в Берлин. Теперь у нас с Терезой была бездна времени - целых полтора часа, даже чуточку больше, - мы прихватили у вечности ровно сто минут. Я случайно заметил это на своих часах.
Сто минут сумасшедшего счастья под черепичной крышей дома, где, по преданию, жил старик Кант - педант из педантов…
Ее ресницы, мягкие и влажные, словно кисточки для акварели, щекотали мне щеки. Одежда ее состояла из солнечных бликов и комнатных теней. Ладони мои, будто две ладьи, неслись по волнам ее тела. Ошеломленные ладони мои…
Я не узнавал в этой неистовой вакханке даму, сотканную из запретов, какой она была там, в унылом и опасном мире.
Тела наши плавно подталкивали друг друга к бездне любовного наслаждения и наконец сладко разрыдались друг в друга…
Потом нас надолго разлучили. Вернулся муж и увез Терезу на весь июль в имение на мекленбургских озерах. Честно говоря, я не очень-то тосковал. Мой охотничий пыл был увенчан победой, и я высматривал себе уже новую цель: хорошенькую блондинку из магдалининского приюта. Совесть не мучила меня, ибо я полагал, что перед женщинами воюющей с Россией державы у меня нет обязательств… К тому же тайная работа моя в связи с обострением войны требовала все больших усилий.
В тот роковой августовский день мой кельнер в «Норденштерне» подал свежую газету с весьма мрачным видом.
- В колонке объявлений четвертое снизу, - процедил он сквозь зубы и деланно улыбнулся. - Жаль, что я вижу вас в последний раз. Мне предложили другое место.
- Вот как? - удивился я с недобрым предчувствием. Глаза лихорадочно отыскали нужное объявление: «Господин, утерявший диплом капитана дальнего плавания серии 125131, может справиться о находке по телефону в Берлине №…»
Это был сигнал о немедленном переходе на нелегальное положение. Случился провал! Кто-то из наших резидентов угодил в контрразведку, и теперь мне сообщали адреса явочных квартир. В первые две цифры серии диплома шифровали улицу в Гамбурге: в списке улиц городского путеводителя она шла под номером 12. Вторая пара цифр обозначала номер дома, последнее число - номер квартиры. Точно так же надо было понимать и номер берлинского телефона, указанного в объявлении.
Итак, мне предлагалось, не теряя и часа, отправиться либо в Гамбург, либо в Берлин и там получать новые инструкции.
Я бросился домой. Слегка дрожащими руками начал собирать дорожный саквояж: смена белья, бритвенный прибор, блокноты, деньги, паспорт на другое имя, браунинг… Браунинг я переложил в карман…
Мысль работала быстро и четко.
«Сейчас на вокзал. На первый же берлинский поезд. Гамбурга я не знаю и буду путаться. В Берлине мне никого не надо спрашивать, как найти Чашечную улицу - Тассоштрассе… Это район Вайсензее».
Кажется, все было готово. Но тут незапертая дверь распахнулась и влетела сияющая Тереза. С порога она сообщила мне новость, которая бы и в лучшие времена повергла меня в уныние:
- Я жду ребенка. Он твой! Я вымолила его у Бога, и Господь послал мне тебя.
- Ты уверена, что это мой ребенок?
- О да! Ты не рад?
- Просто потрясен…
- Я долго считала себя бесплодной смоковницей… Презирала себя… Но, оказывается, дело не во мне… Я оставила мужу записку, что ухожу от него… Ухожу к человеку, который подарил мне счастье материнства.
Ну как я мог после таких слов сказать ей, что очень тороплюсь, и вылететь пулей из дома, хотя именно это я и должен был сделать?! С минуты на минуту ко мне могли нагрянуть жандармы…
Но жизнь неистощима на фарсы и трагикомедии. Вместо того чтобы спасаться, мне приходилось решать банальнейшую проблему отцовства. Знала бы она, что мы оба сейчас на краю пропасти. Ей бы тоже не поздоровилось, если бы они застали ее в этой квартире…
- Давай пойдем куда-нибудь, - предложил я, - и отметим твою новость бокалом шампанского.
- Дорогой, мне теперь нельзя ни глотка вина, - улыбнулась Тереза. - Давай лучше сварим кофе.
Пока она расставляла чашки, я яростно вертел ручку кофейной мельницы и столь же бешено неслись по кругу мои мысли: «Что делать?… Что же делать? Ребенок… Пустяк… Перед женщинами Германской империи у меня нет обязательств… Арест… Но все же жаль Терезу… Что она станет делать одна? Работать у Розеншталя?… Да какое мне дело? Надо немедленно уходить. По чашечке кофе - для приличия - и под любым предлогом за дверь. Оставить ее здесь? Это невозможно. Пережить такое потрясение, когда придут за мной, в ее положении… Но какое мне дело? Идет война, и я на фронте. Я должен поступить так, как велит долг солдата. У меня приказ - немедленно покинуть эту точку пространства и следовать в другую, указанную в шифрсигнале… Ну, еще пять минут… По чашечке кофе. У меня все собрано. Только взять саквояж и сказать ей какие-то слова… В конце концов, я могу потом позвонить ей… Пять минут ничего не решают…»
