Макс Пембертон - Железный пират
— Я пришел проститься с вами, — сказал он, — но я не могу уйти, пока вы не поймете моих поступков по отношению к вам.
Она поняла, что он говорит о своем пребывании в доме Бианки, и поэтому остановила его движением руки, говоря:
— Вы пришли ко мне, следовательно, о прошлом не может быть и разговора. Иногда трудно разобраться в вещах, но потом все становится ясно, с каждым днем я учусь понимать все больше и стараюсь только о том, чтобы поступать соответственно вашим желаниям.
Он нагнулся и поцеловал ее в лоб.
— Когда опасность пройдет, Беатриса, мы постараемся начать новую жизнь и будем жить только друг для друга. Я отправлюсь к Бонапарту, чтобы рассказать ему, что вы сегодня ночью сделали для него, как вы спасли моих соотечественников. Ведь я понимаю жертву, которую вы принесли, Беатриса, я знаю, что вам нелегко находиться здесь, и знаю, чего вы лишились, покидая Венецию ради меня. Подобные вещи не забываются, особенно — любящим человеком. Я знаю, что до сих пор я был большой эгоист, но в будущем я надеюсь загладить это всей своей жизнью.
Эта исповедь его совершенно расстроила ее, она задрожала при мысли, что он собирается отправиться к Бонапарту.
— Гастон, не уезжайте, не покидайте меня, подумайте о том, что будет со мной, если вы покинете меня. Пусть пойдет кто-нибудь другой, вы должны остаться со мной, и почему непременно вы должны идти? Разве, кроме вас, нет других людей?
— Я послал бы Дженси, но он ранен, а никому другому я не могу поручить этого. Беатриса, разве вы не понимаете, что нас ждет всех, если сегодня к нам не подоспеет помощь? Я переправлюсь через реку и помчусь изо всех сил; если мне это не удастся, что делать, все же это лучше, чем оставаться тут и упрекать себя потом в том, что мог бы спасти вас всех. Подумайте об этом, дорогая! Вспомните ответственность, которая лежит на мне, вспомните ужасы, происходившие там на улицах! Неужели человек, достойный вас, согласился бы смотреть на все это равнодушно, не делая попытки к спасению? Нет, не говорите этого.
— Но разве вы забыли, — сказала она, — что в Боволетте вы тоже хотели вернуться через час, а между тем сколько времени прошло, пока мы опять увидались, я так хорошо помню то утро. Да, вы прислали тогда странного гонца, Гастон. Уверены ли вы в том, что он придет и на этот раз по вашему зову?
Он рассмеялся при этом воспоминании и заглянул в глаза, смотревшие на него с упреком.
— Он не хотел дать мне ни одного часа срока, он верил в то, что я могу спасти Верону, а между тем, что я вместо того наделал? Да, я знаю, мне уже суждена на роду всегда неудача, но что же я могу сделать? Я приехал сюда с добрыми намерениями, мечтал о примирении, о дружбе. Они ответили мне на это камнями. На вашей родине, в Венеции, я тоже старался установить более дружеские отношения между двумя нациями, и чем же это кончилось? Я должен был бежать, как вор, оставив после себя только ненависть и недоверие.
— Всем этим вы обязаны Вильтару, — сказала Беатриса, и лицо ее затуманилось, — да, Гастон, этот человек имеет роковое влияние на нашу судьбу, я и сегодня чувствую, что обязана ему тем, что вы хотите покинуть меня. Все несчастья наши произошли только благодаря ему. И вы отправляетесь к нему в Падую, и еще верите в то, что он вам друг?
— По моему мнению, Беатриса, — сказал он, — есть два Вильтара: один из них — друг Франции, другой — мой друг. Я докажу вам это. Когда я приеду в Падую, я явлюсь прямо к Бонапарту и возьму с собой свидетелей. Мне, кажется, что особенной опасности быть не может. Я перееду реку на лодке, а на том берегу уже вполне безопасно, да, впрочем, теперь не время думать о собственной безопасности.
Беатриса видела, что Гастон теперь только жил мыслью перебраться на тот берег и поднять на ноги весь лагерь Бонапарта, но она все же сделала еще попытку остановить его.
— Умный человек всегда обдумает все, — проговорила она, — подумали ли вы о том, что будет лучше, если вы поедете не один? Разве только один человек может пробраться через неприятельскую сторону? Разве нельзя чем-нибудь помочь этим беднягам? Подумайте об этом, пока не поздно, ведь они все доверились нашей чести, разве мы только и можем посоветовать им, что ждать?
Высказанная маркизой мысль поразила Гастона своей неожиданностью.
— Вы хотите сказать, что я должен взять всех с собой? — спросил он в недоумении.
— Я говорю, что следовало бы подумать об этом. Если вы можете свободно переправиться через реку, почему бы другим не попробовать этого же? Я знаю, что это вам не приходило совсем в голову, обдумайте же теперь все, пока еще не поздно. Они ведь надеются на нас, дорогой, мы не можем бросить их. Мы должны пожалеть их, они, право, заслуживают этого.
Слова ее поразили его, и он невольно спросил себя, что он может возразить против ее предложения. Ведь французские шлюпки еще стоят у берега в саду дворца. Почему бы всем этим несчастным, запертым во дворце, не отправиться вместе с ними к Бонапарту? Действительно, мысль об этом не приходила ему в голову; теперь он всецело предался заботе, как бы исполнить ее.
— Я прежде всего переговорю с Дженси, — сказал он, выходя из комнаты.
Она осталась одна и опустилась на колени, чтобы помолиться за него.
Старик Дженси был ранен пулей в колено и лежал на траве, медленно прихлебывая из кубка воду и проклиная веронских жителей на трех языках. Когда пришел Гастон и сообщил ему план Беатрисы, последний так поразил старика своею неожиданностью и простотою, что даже он прослезился и совершенно забыл о своей ноге.
— Боже мой, — воскликнул он, — я, право же, не достоин даже поцеловать подол ее платья. Конечно, надо будет взять их с собой, граф, и как это только нам раньше не пришло в голову? Помогите мне встать на ноги, чтобы я все лучше мог обдумать. Черт побери человека, прострелившего мне ногу, которая мне как раз так нужна теперь! Она говорит, что крепость должна будет защищать нас, совершенно верно, да благословит ее Бог за эту счастливую мысль. Вы бы, граф, сейчас собрали всех господ и объявили им об этом, пока мы здесь приготовим все со своей стороны. Сегодня ночью мы еще, пожалуй, доберемся до Падуи, если у нас хватит мужества.
Гастон быстро удалился и минуту спусти уже собирал всех находящихся во дворце, как гостей, так и слуг, а между тем Дженси ломал себе голову, как бы лучше выполнить план, придуманный умной женщиной. Он не мог сомневаться в том, что им удастся перебраться через реку, но он думал о том, как бы, благодаря какой-нибудь хитрости, устроить эту переправу как можно лучше, и эта мысль так заняла его, что он даже забыл про свою больную ногу. Было уже четыре часа утра, небо было пасмурно, шел мелкий дождик, несколько лодок, атаковавших ночью дворец, все еще сновали взад и вперед по реке, но сидевшие в них, очевидно, уже не решались предпринимать что-либо, а просто оставались там из любопытства, чтобы посмотреть, что будет дальше. Дело в том, что эта толпа, как и всякая бессмысленная случайная толпа, вовсе не желала рисковать собственной шкурой, и как только она узнала, что дворец защищается вооруженными людьми, она сразу остыла и стала ждать благоприятного случая для своего нападения. Ведь в сущности, и помимо этих людей во дворце было еще достаточно других французов во всем городе, в домах и особенно в церквях. Один за другим все заговорщики отходили от больших ворот и небольшими группами, с кинжалами в руках, отправлялись в город на поиски жертв. Во дворце об этом узнали, потому что перестал раздаваться гул голосов за воротами, и, конечно, порадовались, что хоть с этой стороны опасность на время миновала. На реке же неприятельские лодки продолжали сновать по-прежнему, так что старый Дженси велел поднять себя, чтобы лучше сосчитать эту вражескую флотилию и соответственно этому уже составить план бегства.
