Густав Эмар - Золотая Кастилия (сборник)
Первым его распоряжением было обезопасить себя против вероятного возмущения пленных, которое поставило бы его в почти отчаянное положение. Пленные испанцы, заложники, привезенные из Гибралтара, были по его приказанию крепко связаны и отданы под самый строгий караул.
После этого он выбрал среди крупных кораблей самый старый, наименее способный держаться в море, и решил сделать из него брандер, корабль-факел. Он велел перенести на этот корабль смолу, серу и то количество пороха, без которого мог обойтись, потом сделал бомбы из смолы и серы, которые можно было бросать, как гранаты, и принял все меры, чтобы обеспечить успех этой ужасной разрушительной машине. Борт брандера был сделан тоньше, чтобы легче мог разорваться, когда наступит минута действовать. По его приказанию на палубу положили чурбаны, грубо обтесанные и обернутые в матросскую одежду, на них надели шляпы с широкими полями, рядом поставили оружие и знамена, так что издали эти фигуры можно было принять за солдат, неподвижно ожидавших приказания стрелять в упор по неприятелю.
В бортах были сделаны амбразуры, в которые поставили бревна, выкрашенные, как пушки, подняли флибустьерский флаг; словом, находчивый гений Монбара не забыл ни малейшей хитрости, чтобы придать брандеру вид хорошо вооруженного французского боевого судна.
Эта адская машина была помещена в авангарде. Другие корабли сгруппировались на небольшом расстоянии позади. В середине флота на одном корабле поместили всех пленных мужчин; женщины и дети, золото и драгоценности, словом, вся добыча была помещена на корабле, которым командовал Тихий Ветерок. Ему был отдан приказ скорее взорвать корабль, чем сдаться.
Окончив эти приготовления, флибустьеры вновь сошли на берег и отправились в церковь; потом, стараясь не нарушать порядка в городе, опять отправились на корабли.
Жители невольно были поражены мрачными и решительными лицами флибустьеров. Они поняли, что эти люди поставили на карту свои жизни, и внутренне дрожали при мысли о последствиях той страшной борьбы, которая развернется между ними и испанской эскадрой.
Было около четырех часов вечера, когда все флибустьеры вернулись на свои корабли. Монбар не хотел сниматься с якоря до наступления ночи; он рассчитывал на кромешную темноту, чтобы незаметно приблизиться к выходу из озера.
Все приготовления заняли у Монбара шесть дней. Несмотря на свой дерзкий вызов, испанцы сами не входили в озеро; ничто не указывало на то, что они собираются привести в исполнение свою угрозу и прийти за флибустьерами в Маракайбо.
Удостоверившись в подзорную трубу, что флот полностью готов и что капитаны ждут только его сигнала, чтобы сняться с якоря, Монбар удалился в свою каюту. Через некоторое время дверь его каюты отворилась и вошли донна Клара и Франкер. Монбар приветственно махнул им рукой и пригласил садиться.
— Извините меня, — сказал он, — что я просил вас прийти сюда, а особенно прийти вместе. Я должен немедленно переговорить с вами обоими.
— Я к вашим услугам, адмирал, — ответил молодой человек, поклонившись.
— Я жду ваших объяснений, — кротко сказала донна Клара.
Монбар молчал несколько минут, потупив голову и нахмурив брови. Однако мало-помалу лицо его прояснилось; он поднял голову и заговорил тихим голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение.
— Я хочу кое-что сказать вам, — произнес он, — особенно вам, дон Гусман.
— Адмирал, я уже не называюсь таким образом, — быстро перебил его молодой человек.
Донна Клара положила ему руку на плечо.
— Не прерывайте адмирала, — сказала она.
Молодой человек взглянул на нее с удивлением, но увидел на ее чертах такое выражение доброты и мольбы, что поклонился в знак согласия.
— Великий час, которого я ждал столько лет, наконец настал, — продолжал Монбар. — Завтра на восходе солнца я лицом к лицу встречусь, надеюсь в последний раз, со своим неумолимым врагом, ненависть которого преследовала меня всю мою жизнь. Господь, суд которого непогрешим, будет судьей между герцогом Пеньяфлором и мною.
— Герцогом Пеньяфлором! — вскричала донна Клара, с испугом сложив руки.
— Герцогом Пеньяфлором! — изумленно прошептал молодой человек.
— Да, разве вы этого не знали? — продолжал Монбар с горечью. — Герцог Пеньяфлор, вице-король Новой Испании, находится на флагманском корабле неприятельской эскадры; увлекаемый ненавистью, он захотел лично присутствовать при гибели своего врага. Но оставим это и перейдем к вам, дон Гусман. Я не хотел бы против вашей воли вовлекать вас в смертельную битву с человеком, который заботился о вас в дни вашей юности и которого, до получения доказательств в противном, вы обязаны считать вашим благодетелем. Я не хочу насиловать вашу совесть, — сказал Монбар с выражением жестокой иронии, которое заставило задрожать его собеседников, — вы будете свободны оставаться нейтральным в битве, если ваши чувства побуждают вас к этому.
— Ах, милостивый государь!.. — вскричал Франкер.
— Подождите! — быстро перебил его Монбар. — Я еще не кончил.
— Боже мой! — прошептала донна Клара. — Что вы хотите сказать?
— Все, — ответил Монбар хриплым голосом, — потому что час открытий пробил, истина должна наконец обнаружиться; этот молодой человек должен быть судьей в своем собственном деле и сделать выбор между своим отцом и своим благодетелем!
— Моим отцом? — вскричал молодой человек. — Вы произнесли эти два слова: моим отцом!
— Да, дон Гусман. Все доказывает мне, что вы мой сын; бумаги, отданные умирающим доном Фернандо д'Авила Филиппу д'Ожерону, почти не оставляют сомнений на этот счет.
— Простите меня, я схожу с ума, я не понимаю; вы мой отец?
— Выслушайте меня. У герцога была дочь. Я случайно спас жизнь этой дочери; в то время я был блистательным дворянином, исполненным веры, пылкости и надежды и служил офицером во флоте французского короля. Герцог поощрял мою любовь к его дочери, он, так сказать, толкнул ее в мои объятия, а так как Франция и Испания находились тогда в состоянии войны, он тайно обвенчал нас в Кадисе. Но через несколько дней после этого брака герцог вдруг увез от меня свою дочь, отправив ее неизвестно куда. Когда я пришел к нему в дом с требованием возвратить мою жену, то выяснил, что он уехал, поручив слуге передать мне эту записку.
Монбар вынул бумажник из кармана, а из бумажника — письмо, пожелтевшее от времени.
— Вот что заключалось в этом письме, — сказал он, — слушайте.
Он прочел голосом, дрожащим от гнева, а может быть и от горести:
«Граф, вы не женились на моей дочери; я обманул вас ложным браком. Вы никогда ее не увидите, она умерла для вас. Уже много лет неумолимая ненависть существует между вашей фамилией и моей. Я вас не отыскивал, нассвел сам Господь. Я понял, что Он предписывает мне мщение. Я повиновался Ему. Кажется, мне навсегда удалось разбить ваше сердце. Любовь, которую вы питаете к моей дочери, искренна и глубока. Тем лучше, вы будете больше страдать. Прощайте, граф. Послушайтесь меня, не старайтесь со мной увидеться; на этот раз мое мщение будет еще ужаснее. Моя дочь выходит через месяц за того, кого она любит и кого одного она любила всегда.
