Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)
За неделю до этого, в четверг, являвшийся днем Вознесения, дож на большом сорокавесельном красном с золотом буцентавре отправился во всем блеске былого величия Светлейшей республики в порт Лидо для проведения ежегодной церемонии обручения Венеции с морем.
Сегодня же под заинтересованным взглядом Марк-Антуана пестрый человеческий поток струился по набережной Скьявони мимо мрачной тюрьмы с ее несчастными обитателями, гримасничавшими за массивными решетками или просившими милостыню. Некоторые сочувствовали им, но у большинства они вызывали лишь насмешку. Толпа направлялась на запад, оставляя позади великолепные, отделанные мрамором готические своды Дворца дожей, соединенного с тюрьмой мраморной аркой под названием мост Вздохов, и растекалась по Пьяцетте, кружась около Дзекки, монетного двора, и колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана фигурой святого Феодора, попирающего дракона, а другая – львом с книгой, эмблемами святого Марка.
Марк-Антуан ступил на площадь, выложенную трахитом и мрамором и расстилавшуюся, словно ковер, перед окружающей византийской роскошью. У него захватило дух при виде большой прямоугольной площади с аркадами и кампанилой, этим чудом изящества, устремленным, подобно гигантскому копью, в голубую высь.
Это было сердце древнего города, здесь особенно живо ощущалось биение его жизни.
Около бронзовых пьедесталов трех высоких флагштоков знахарь, в причудливой шляпе с плюмажем из выкрашенных во все цвета радуги петушьих перьев, хрипло расхваливал свои притирания, благовония и другие косметические средства. Возле Сан-Джиминьяно собралась толпа, наблюдавшая за кукольным спектаклем труппы бродячих актеров. При взрывах смеха стаи испуганных голубей взмывали в воздух.
На затененной стороне Пьяццы они сели за столик в кафе «Флориан».
Здесь среди праздных модников обоих полов сновали торговцы, предлагавшие картины, восточные ковры, золотые и серебряные украшения, геммы из муранского стекла и прочие безделушки.
Это был блестящий фасад страны, скрывавший быстрое оскудение ее недр; одежда собравшихся в кафе мужчин и женщин превосходила своей экстравагантностью все, что можно было увидеть в каком-либо другом уголке Европы; веселье и беззаботность заставляли забыть о мрачных сторонах жизни.
Если жизнь Светлейшей республики и в самом деле клонилась к закату, как предсказывали некоторые, подумал Марк-Антуан, то умрет она в такой же роскоши и в таком же праздничном настроении, в каких и жила. Так, согласно историкам, погибла в свое время и Греческая Республика.
Потягивая кофе, он рассеянно слушал жизнерадостную болтовню синьора Леонардо и с несколько бо́льшим интересом рассматривал фланирующую по площади публику. Тут были кавалеры и дамы в шелках и атласе, иногда под маской, и более скромно одетые торговцы; то и дело попадалась черная сутана духовного лица, фиолетовое облачение каноника или коричневая ряса из грубой ткани, в которой спешил по делам монах, не поднимая глаз от своих сандалий. Изредка мелькала алая тога сенатора, шествовавшего с важным видом в Совет приглашенных, Прегади,[209] или белый мундир и шляпа с кокардой гордо вышагивавшего офицера; виднелись группы подпоясанных албанцев и черногорцев в красных и зеленых длиннополых кафтанах – солдаты из далматинских провинций Светлейшей республики.
Время от времени синьор Леонардо указывал на какое-нибудь известное лицо, но лишь одно из них привлекло внимание Марк-Антуана: крепкий смуглый коротышка средних лет в черном парике и порыжевшем сюртуке. Взгляд его был острым и внимательным, в углах плотно сжатых губ таился намек на усмешку. Он сидел в кафе в полном одиночестве, и даже ближайшие к нему столики пустовали, словно окружающие боялись заразиться от него какой-нибудь болезнью. Узнав, что это Кристоферо Кристофоли, известный тайный агент Совета десяти, Марк-Антуан подумал с удивлением, какие тайны может выведать агент, которого все хорошо знают.
Прошла пара, с презрением прокладывавшая себе путь через толпу, безропотно уступавшую ей дорогу. Смуглый мужчина низкого роста выглядел очень неприглядно в поношенном камлотовом костюме, которым пренебрег бы даже какой-нибудь ремесленник в праздничный день. Тучная неопрятная женщина лет пятидесяти опиралась на его руку. За ними следовали два человека в черном, на груди у них блестели золотые ключи, атрибуты гофмейстера; последним шел гондольер в потрепанной униформе.
– Что это за пугало огородное? – спросил Марк-Антуан.
– Вот уж точно пугало огородное! – расхохотался синьор Леонардо. – И не только из-за наряда. Он и вправду мог бы вселить ужас во всех этих глупых ворон! – Вендрамин широким жестом указал на окружающих. – Он ходячее предупреждение всем итальянцам, и венецианцам в особенности, поистине пугало. Это кузен императора Священной Римской империи Эрколе Ринальдо д’Эсте, герцог Моденский. Недавно якобинцы, объединив Модену и Реджио в Циспаданскую республику, изгнали его из его владений. Женщину зовут Кьяра Марини – говорят, она его вторая морганатическая жена. Он служит наглядным примером того, какой слабой стала императорская власть.
Марк-Антуан кивнул без каких-либо комментариев, сохраняя ту же сдержанность, с какой он воспринимал всю информацию и избегал отвечать на вопросы, которыми Вендрамин настойчиво бомбардировал его. Венецианец вызывал у него антипатию, но Марк-Антуан относился к этому чувству с некоторым недоверием, боясь, что к нему примешивается вполне естественная человеческая ревность.
Поэтому расстались они, не так уж много узнав друг о друге, однако Вендрамин с воодушевлением пообещал снова навестить его в скором времени.
Крикнув гондольера у ступеней Пьяцетты, Марк-Антуан велел отвезти его на канал Сан-Даниэле.
Он пообедал вместе с графом, графиней и Доменико. Изотта не выходила из своей комнаты, сославшись на недомогание. После обеда они с графом отправились в Ка’ Пезаро к дожу.
Лодовико Манин, извещенный об их визите, принял их в богато убранном зале, который служил ему рабочим кабинетом.
Марк-Антуан поклонился семидесятилетнему дожу. Тот был склонен к полноте; его алая тога была перехвачена на отвислом животе поясом с редкими камнями. На голове дож носил вместо парика черную бархатную шапочку. Лицо его было крупным и бледным, с дряблыми щеками; из-под кустистых черных бровей выглядывали очень темные тусклые глаза. Орлиный нос с возрастом покрупнел, верхняя толстая губа была выдвинута вперед, что придавало его в целом невыразительной внешности несколько глуповатый вид.
Дож был учтив, а по отношению к графу Пиццамано преисполнен почтения.
