Юрий Баранов - Позывные дальних глубин

Нетрудно быть циником, воспринимая своё существование без связи с прошлым, как нечто мгновенное, имеющее лишь реальную лотерейную цену сегодняшнего дня. И не ведать бы того, что ущербность памяти является непременным следствием потравы не только разума, но и совести. Человек может не знать своего первородства, не помнить ближайших предков во втором или в третьем колене, но не в его силах нарушить связь времён, в которой он существует помимо собственной воли. У каждого есть родные могилы, порой разбросанные неведомо в каких краях и весях. Ждущие сыновнего покаяния, благодарной памяти — они-то и есть нетленные ориентиры бессмертия души человеческой, обозначившие весь род людской. А сам-то, Непрядов, разве не от мира сего? Неверно было всё же, как понимал Егор, чудесное «веление» судьбы, позволившее ему сверить собственный жизненный курс по расположению дорогих могил, сокрытых в черноморских глубинах.

В салоне, тем временем, шла обычная полётная жизнь. Нудно гудели моторы, навевая скуку и убаюкивая пассажиров. Оба старшины «кимарили», свободно развалившись в откинутых креслах. Черноусый красавчик мичман Капуста заигрывал с миловидной бортпроводницей, которая частенько порхала мимо его кресла.

Егор лишь делал вид, что дремал. Сам же с усилием старался припомнить то немногое, что отложилось у него в памяти со времён детства. Ощущение было таким, будто он возвращался на побывку в город своего детства, где на пороге родного дома его давно уже заждались родители. Будто и не погибли они тогда, в июне сорок второго, а все эти годы были живы и здоровы. Лишь по чистой случайности не довелось им встретиться. Но вот уж теперь ничто этой встрече не помешает.

Вспомнил Егор, как он сильно переживал и огорчался, когда волей начальства не суждено ему было после Нахимовского училища попасть в Севастополь, чтобы курсантом продолжить там свою учёбу. Да мало ли в его жизни потом было всяких несостыковок, неувязок и несовпадений желаемого с возможным. Многие печали промелькнули и развеялись, как туманная дымка над морем. Но именно тот день, когда его оставили учиться в Риге, долго вызывал сожаление и досаду, поскольку тогда всё же крепко не повезло. Теперь же, спустя годы, хотелось как-то наверстать упущенное своим нежданным — негаданным возвращением.

По мере того, как лайнер скользил крыльями по километрам выверенного от Мурманска до Севастополя пути, волнение и радость от воображаемой встречи переполняли всё Егорово естество. Отчего-то наивно думалось, а ведь могло в жизни получиться как-то иначе, не будь распроклятой войны. Мог бы отец остаться в живых, да и матушка могла бы не погибнуть, не случись совпадения роковых обстоятельств, сделавших Егора сиротой.

Совсем размечтавшись, Егор стал воображать, как сложилась бы судьба его родителей после войны, останься они живы. Отец, по всей вероятности, уже вышел бы с военной службы в отставку, но мог ещё работать в порту капитаном какого-нибудь буксира или рейдового катера. Матушка, разумеется, хлопотала бы по хозяйству, смиряясь со своей извечной долей ждать с моря мужа, а теперь вот и сына, возвращавшегося к ней нежданно-негаданно, хотя бы вот как сейчас…

Непрядов опомнился, вновь возвращаясь к действительности, когда лайнер чиркнул по бетонной полосе тугой резиной колёс. Стюардесса торжественно возвестила окончание рейса, передав пассажирам наилучшие пожелания от экипажа и напоследок одарила многообещающей улыбкой неотразимого Капусту. «Надо полагать, уже договорились где-нибудь встретиться», — с усмешкой бывалого и занятого человека мельком подумал Непрядов.

Вот хлопком пробки шампанского откупорилась бортовая дверь, и тёплый, настоянный на ароматах крымского лета воздух тугой волной ударил в душноватую ёмкость салона. После устоявшегося и порядком надоевшего заполярного ненастья Юга представлялись какой-то неправдоподобной благодатью, мимолётной шуткой природы над суровыми североморцами. В эту пору не было ещё изнурительного зноя и выжженной солнцем земли. Трава за бетонной полосой пока не пожухла, а пирамидальные тополя представлялись такими изумрудно-яркими и значительными, будто их специально покрасили из пульверизатора к приезду Непрядова. Его начал опьянять приятный, тихий восторг от всего, на чём останавливался взгляд. Мысли путались, и улыбка то и дело просилась на губы. Это было ощущение состоявшегося свидания с собственным детством, которое, оказывается, никуда напрочь не уходило, а всё это время жило в нем самом, поджидая подходящего случая воочию проявиться. Оно лишь до поры пряталось где-то в закутках Егоровой души, чтобы в подходящий момент, вот как сейчас, заявить о себе в полную силу своих извечных привилегий. Вероятно, на всей планете нужен был именно этот кусочек земли, чтобы хоть на мгновенье ощутить себя по-детски счастливым и беспечным. Тотчас пришла непонятная легкомысленная веселость: хотелось острить и подмигивать загорелым крымчанкам, как это позволял себе мимоходом не унывающий Капуста.

До Севастополя, как оказалось, можно было добраться троллейбусом, который каждые полчаса отходил от здания Симферопольского аэропорта. Ждать на остановке пришлось совсем недолго, и вскоре все четверо заняли места в салоне.

Егор сидел у окна, вглядываясь в однообразно каменистую голую степь, тянувшуюся до самого Бахчисарая. Временами глазом даже не за что было зацепиться — настолько безжизненной и дикой представлялась ему здешняя природа. Зато уже потом, ближе к морю, почти сплошняком потянулись сады, виноградники. Стоявшие особняком дома и небольшие поселки стали ближе лепиться к шоссе, выставляя себя напоказ.

Неугомонный Остап Капуста, сидевший рядом с Егором, всю дорогу без умолку говорил и говорил, выказывая свою осведомлённость завзятого старожила, поскольку родом был из этих мест.

— Крым без Массандры — это не Крым, — убеждал он Егора. — Здесь бывают порой такие необъяснимые чудеса, какие и в сказке-то не происходят. Потому как всё это кажется полным абсурдом. Но это факт!

— Будто уж… — с ухмылкой не поверил Егор, отрываясь на мгновенье от окна.

— А как же тогда объяснить, что здешние винные погреба при своём отступлении не смогли взорвать ни наши, ни немцы? — напомнил мичман. — Рука ни у одного сапёра не поднялась, чтобы выполнить дурацкий приказ своего начальства. Представляете, многокилометровые тоннели, уставленные бочками с вином. Да ещё с каким! Уж если солдат дорвался на фронте до спиртного — это уже не солдат. Это, прежде всего, мужик — будь то русский или немец. Прежде чем взорвать подвал, и те и другие вусмерть хлестали вино прямо из касок. И до того напивались, что хоть наши, хоть их — все «тёпленькими» прямиком в плен попадали, потому как спали мертвецким сном.