Константин Станюкович - Сочинения

Старший офицер взял подзорную трубу и стал смотреть.

Мичману казалось, что он смотрит ужасно долго, и он нетерпеливо и с сердитым выражением взглядывал на маленькую, коренастую фигурку старшего офицера. Его красное, обросшее волосами лицо, казалось мичману, было недостаточно взволнованно, и он уже мысленно обругал его, негодуя на его медлительность, хотя и минуты еще не прошло с тех пор, как старший офицер взял трубу.

– Странно… корпуса не видно… Дайте знать капитану! Приготовьтесь к повороту.

– Господин Ашанин! – крикнул мичман на бак.

– Есть! – отвечал Володя, торопливо подбегая к мостику.

– Доложите капитану, что на ONO бедствующее судно… Живей!

Ашанин стремглав полетел в капитанскую каюту.

А вахтенный мичман громко и возбужденно крикнул.

– По местам стоять! К повороту!

Володя вбежал в каюту и увидал капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет. Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не спал он.

– Василий Федорович! – окрикнул его Ашанин.

Но капитан не проснулся.

Тогда Володя дернул его за руку.

– Что такое? – спросил капитан, поднимая красные глаза на Ашанина.

– На горизонте судно… погибает! – доложил взволнованно Володя.

Капитан быстро вскочил с дивана, взял со стола фуражку и, как был, в одном сюртуке, бросился из каюты.

Володя заметил это и сказал чернявому капитанскому вестовому, чтобы тот вынес наверх капитану пальто. Затем он торопливо поднялся по трапу и побежал на бак.

Через пять минут «Коршун» уже повернул на другой галс[60] и несся к тому месту, где погибало судно.

Капитан смотрел в бинокль и нервно пощипывал бакенбарду. Все офицеры выскочили наверх, и все глядели в одну точку.

– Поставьте грот! – приказал капитан, которому казалось, что корвет идет недостаточно скоро.

Поставили грот, и «Коршун» понесся скорее.

Матросы толпились у борта и, взволнованные, напряженно смотрели вперед. Но простым глазом еще ничего не было видно.

Прошло еще несколько минут, и кто-то испуганно крикнул:

– Смотри, ребята… Ах ты, господи!

Володя взглянул и увидал качающуюся над волнами мачту с чернеющими на ней пятнами и приподнятый кверху нос. У него мучительно сжалось сердце.

Матросы снимали шапки и крестились. На палубе царила мертвая тишина.

«Коршун» подходил ближе и ближе, и эти чернеющие пятна преобразились в людские фигуры с простертыми, словно бы молящими о помощи руками. Они стояли на вантах и на марсе.

Полузатопленное судно каким-то чудом держалось на воде, и волны переливались через него. Шлюпок около не было видно. Вся надежда погибавших заключалась в случайной возможности быть замеченными каким-нибудь мимо идущим судном. Но ведь могло и не быть такого судна именно в этой маленькой точке моря, где медленно умирала горсточка моряков. И с проходившего судна могли и не заметить этой одиноко уцелевшей мачты, качающейся на волнах. И, наконец, могли и заметить и… жестокосердечно пройти мимо. Такие случаи, правда, редки, но бывают, к позору моряков. И тогда – неизбежная, страшная смерть…

Чем ближе подходил корвет, тем возбужденнее и нетерпеливее были лица моряков.

И среди матросов раздаются восклицания:

– Ишь, сердечные, руками машут…

– То-то ждут нас…

– Потерпи, братцы… – говорит какой-то матрос, точно надеясь, что его могут услыхать.

Володя не спускал глаз с мачты. У него теперь в руках был бинокль, и он мог уже разглядеть эти истомленные, страдальческие лица, эти зацепеневшие на вантах фигуры, эти протянутые руки. Всех было человек двадцать.

– Баркас[61] к спуску! – раздалась команда.

Наконец «Коршун» приблизился к полузатопленному судну и лег в дрейф в расстоянии нескольких десятков сажен от него.

И до ушей моряков донесся с качающейся мачты радостный крик. Многие махали шапками.

Матросы в свою очередь снимали шапки и махали.

Раздались голоса:

– Сичас, братцы, всех вас заберем!..

– Бог-то вызволил…

– А какой народ будет?

– Французы, сказывали… Ишь, зазябли больно, бедные…

Баркас был поднят из ростр и спущен на воду необыкновенно быстро. Матросы старались и рвались, как бешеные.

Лейтенант Поленов, который должен был ехать на баркасе, получив от капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным садиться на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся у борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и воду давать понемногу.

Когда вслед за гребцами стал спускаться плотный лейтенант с рыжими усами, к трапу подбежал Ашанин и, обратившись к старшему офицеру, который стоял у борта, наблюдая за баркасом, взволнованно проговорил:

– Андрей Николаевич, позвольте и мне на баркас.

В его голосе звучала мольба.

Старший офицер, видимо, колебался.

– Свежо-с!.. Вас всего замочит на баркасе… И к чему вам ехать-с? проговорил он.

Но капитан, увидавший с мостика сперва умоляющее и потом сразу грустное выражение лица Ашанина и понявший, в чем дело, крикнул с мостика старшему офицеру:

– Андрей Николаевич! пошлите на баркас в помощь Петру Николаевичу кадета Ашанина.

– Есть! – ответил старший офицер и сказал Володе: – Ступайте, да смотрите, без толку не лезьте в опасность. – Володя бросил благодарный взгляд на мостик и стал спускаться по трапу.

– С богом! Отваливайте! – проговорил старший офицер.

С корвета отпустили веревку, на которой держался баркас, и он, словно мячик, запрыгал на волнах, удаляясь от борта.

Многие матросы перекрестились.

А с мачты, усеянной людьми, раздалось троекратное «Vive la Russie!»[62]

– Навались, ребята! – говорил лейтенант с рыжими усами, правя рулем вразрез волн, верхушки которых то и дело обдавали всех сидевших на баркасе.

Но гребцы и без того «наваливались» изо всех сил, выгребая против сильного волнения, и баркас ходко подвигался вперед, ныряя в волнах, словно морская утка. На шлюпке близость этих водяных гор казалась еще более жуткой, и у Ашанина в первые минуты замирало сердце. Но возбужденный вид этих раскрасневшихся, обливающихся потом лиц гребцов, спешивших на помощь погибавшим и не думавших об опасности, которой подвергаются сами, пристыдил юнца… Он взглянул на качающуюся мачту, которая была уже близко, увидал эти дико радостные лица и уже более не обращал внимания на волны и почти не замечал, что был весь мокрый. – Vive la Russie!.. Vive la Russie! раздалось с полузатонувшего корабля, когда баркас был в нескольких саженях.

И люди стали спускаться с верхушки мачты, наседая друг на друга.

– Du calme! Attention! Nous les prendrons tous! Nous n'ocblierons personne! (Не торопитесь! Осторожнее! Мы всех возьмем! Никого не оставим!) крикнул лейтенант.

Но нетерпение скорее спастись пересиливало благоразумие… Все теперь столпились на нижних вантах, смертельно бледные, с лихорадочно сверкающими глазами, с искаженными лицами, толкая друг друга. И один из этих несчастных, видимо совсем ослабевший, упал в море.

Баркас направился к нему. Несколько дружных гребков – и один из матросов, перегнувшись через борт, успел вытащить человека из воды. Худенький, тщедушный француз с эспаньолкой был без чувств.

Володя занялся им.

Баркас подошел к судну с его подветренной стороны. Лейтенант строго прикрикнул, чтобы слушались его и без его приказания не садились.

Тогда только водворилось некоторое подобие порядка, и один за другим французы прыгали в баркас. Старик-капитан судна соскочил последним.

Оставалось на вантах еще пять человек. Они, видимо, совсем закоченели и не имели силы сойти.

– Ребята, надо снять этих людей! – сказал лейтенант.

Тотчас же из баркаса выпрыгнуло на судно несколько матросов и вместе с ними Володя. Они были в воде выше колен и должны были цепко держаться, чтоб их не снесло волнами.

Осторожно снимали они полузамерзших людей и передавали на баркас. Наконец, все были сняты, и мокрые матросы с Володей спрыгнули на баркас.

– Plus personne? (Больше никого не осталось?) – спросил лейтенант у старика-капитана.

– Personne! (Никого!) – проговорил старик и вдруг зарыдал.

Плакали и другие, целовали руки матросам и просили пить. Один дико захохотал. Некоторые лежали без чувств. Юнга, мальчик лет пятнадцати, сидевший около Володи, с воспаленными глазами умолял его дать еще глоток… один глоток…

– Не давайте, Ашанин, а то умрет, – сказал лейтенант.

Было что-то невыразимо потрясающее при виде этих страдальцев. Все они были изнурены до последней степени и казались мертвецами. Всех их прикрыли одеялами и всем дали по глотку рома.

Помощник капитана, здоровенный бретонец, который был бодрее других, слабым голосом рассказал, что они двое суток провели на мачте без пищи, без воды.