Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)

Подробные секретные распоряжения, написанные рукой Барраса, служили лишним доказательством того, что Лебель был облечен полным доверием властей. Прежде всего он должен был встретиться с Бонапартом и не церемониться с ним. Если бы он увидел, что военные успехи вскружили генералу голову – а признаки этого уже были налицо, – то следовало напомнить ему, что во власти того, кто вытащил его из сточной канавы, вернуть его туда же.

В курьерской сумке содержались также детальные инструкции относительно дальнейшего ведения военных действий на итальянском фронте, но еще подробнее были расписаны политические шаги, которые следовало предпринять в отношении Венеции. Венецианская республика, указывал Баррас, заняла очень неустойчивое и опасное положение не только между вооруженным и невооруженным нейтралитетом, но и между нейтральной и враждебной позицией. На нее оказывают давление. Особую активность в этом отношении проявляет Уильям Питт, воплощение вероломства и лицемерия. Если допустить сейчас просчет, то Венеция может оказаться под властью Австрии, и последствия для Итальянской армии будут пагубными.

Насколько пагубными они будут, становилось ясно из прилагаемого полного описания всех военно-морских и сухопутных сил, находившихся в распоряжении Венеции.

В задачу Лебеля входило также внушить Бонапарту, что необходимо усыплять бдительность руководства Венеции заверениями в дружеских намерениях – до тех пор, пока не наступит черед более решительных действий, а наступит он тогда, когда силы Австрии будут истощены и ее союз с Венецией станет бесполезен как для той, так и для другой стороны.

Из штаба Бонапарта Лебель должен был проследовать в Венецию и активно заняться там революционной пропагандой.

«Одним словом, – завершал Баррас свое пространное послание, – нам необходимо задушить Венецию во сне. Постарайтесь убаюкать ее и продержать в этом состоянии как можно дольше».

Из открытого письма Барраса французскому послу Лаллеману, в котором он представлял Лебеля и подтверждал, что Директория наделила его неограниченными полномочиями, становилось ясно, что Лаллеман и Лебель лично незнакомы. Марк-Антуану это было на руку. В голове у него начал складываться конкретный план действий.

При первых утренних лучах сальные свечи стали оплывать и гаснуть. С лихорадочным румянцем на щеках и не менее лихорадочным блеском в глазах, Марк-Антуан, не раздеваясь, бросился на постель – но не для того, чтобы уснуть, а чтобы обдумать все прочитанное и намеченное.

Глава 4

Французский посол

Самый прекрасный и самый удивительный город мира предстал перед Марк-Антуаном в золотистом сиянии майского утра. Ночь он провел в Местре, откуда выехал утром на гондоле, и при приближении к Канареджо ему стало казаться, что перед ним – не город, а сказочный драгоценный камень, сплав мрамора и золота, кораллов, порфира и слоновой кости, обрамленный сапфировой синевой лагуны и неба. Черная гондола обогнула Канареджо и заскользила по Большому каналу мимо роскошных дворцов, в которых искусство Востока и Запада сливалось в ослепительном великолепии, поражавшем глаз северянина. Выглядывая из-под тента, он любовался красотой дворца Ка’ д’Оро и аркой моста Риальто со множеством лавок, царившим в них оживлением и сверканием красок.

Гондола проплыла, подобно черному лебедю, по водной глади мимо Эрберии – зеленного рынка, где шумная толпа сновала среди фруктовых нагромождений и цветочных зарослей, а рядом шла разгрузка баржи. Затем свернула в более спокойное и узкое русло канала Рио-дель-Беккери и доставила пассажира к омываемым волнами ступеням Остерии-дель-Спаде, или, иначе, «Гостиницы мечей», заявлявшей о себе вывеской с перекрещенными клинками.

Марк-Антуан высадился и перепоручил себя самого и свой багаж заботам румяного маленького хозяина Баттисты, многословно приветствовавшего его на венецианском диалекте, который показался Марк-Антуану смесью плохого французского с плохим итальянским.

Ему отвели просторную, скудно обставленную гостиную в бельэтаже, с холодным каменным полом и аляповато расписанным потолком, на котором страдающие от ожирения купидоны бесчинствовали среди несметного множества овощей. К гостиной примыкала спальня с широкой кроватью под балдахином и дверью в туалетную комнату.

Марк-Антуан распаковал свой багаж и послал за цирюльником.

В Венецию он приехал прямо из Турина, и дорога заняла у него всего два дня, что было удивительным везением, ибо его вполне могло задержать перемещение остатков разбитых австрийских войск на восточном берегу Минчо. Но с австрийцами он не встретился, хотя безобразных следов их прохождения имелось сколько угодно. Он достиг Местре без всяких помех, и теперь в мирной, беспечной и полной достоинства Венеции ему казалось, что война с ее уродствами и ужасами ведется где-то за тысячу миль отсюда. Пока приводили в порядок прическу Марк-Антуана, через открытые окна до него долетали с канала скрип уключин, журчание воды вокруг обитых железом носов гондол, веселые голоса и обрывки песен, свидетельствовавшие о беззаботном нраве жителей лагун.

Взяв на себя роль убитого Лебеля, он должен был бы немедленно отправиться в Милан, где Бонапарт только что с триумфом обосновался со своим штабом. Но он предпочел уклониться от столь рискованной поездки и ограничился письмом к французскому командующему. Таким образом, указания Барраса были переданы генералу, и директор вполне мог предположить, что это сделано при личной встрече.

Спустя три часа после прибытия Мелвилла в Венецию его туалет был закончен, блестящие черные волосы тщательно расчесаны и уложены, хотя и не напудрены, и он, спустившись к воде, подозвал гондолу и велел доставить его во французскую миссию.

Расположившись в тени кабинки-фелцы, он проделал путь по Большому каналу в западном направлении, где с приближением полудня движение заметно оживилось, затем на север по целой сети более узких каналов, терявшихся в тени высоких темных дворцов, к Фондамента Мадонна делл’Орто. Ступив на набережную, он прошел узким переулком на Корте-дель-Кавалло, маленькую площадь не больше внутреннего дворика. В одном из углов площади находилась резиденция французского посла, палаццо Веккио, – довольно большое, хотя по венецианским меркам скромное здание.

Посол Лаллеман работал в просторном помещении на втором этаже, где он устроил свой кабинет. Работу прервал Жакоб, энергичный, неряшливо одетый секретарь средних лет семитской наружности. Он бережно хранил воспоминание о периоде междуцарствия, когда три года назад он в течение одного сезона исполнял обязанности французского посланника.