Алекс Белов - Зелёные Созвездия

— Принёс тебе чупа-чупс, — перебивает меня Светочка.

— Да! — радостно отвечаю я.

— А ещё какие-нибудь моменты с ним помнишь?

Я задумываюсь. В голову ничего не идёт.

— Тот же день, когда ты заблудился в лесу. Ты помнишь, как вы отдыхали? Что делал папа?

— Ну что он делал. То, что обычно на отдыхе, — жму плечами я. — Расстилал полянку, доставал всякие вкусности. Мячик. Мы там играли.

— Ты сильно грустил, когда он умер?

Я хмурюсь и пытаюсь вспомнить.

— Всё так туманно, — отвечаю. — Я был очень маленьким и не понимал, наверное. Я, по-моему, даже не плакал.

— Семь лет, это не маленький.

— Шесть, — парирую я.

— Да, но ты заблудился в лесу, когда тебе было пять, и как раз это ты помнишь очень хорошо. Если тебе не сложно, расскажи о смерти отца. Как он умер, ходил ли ты на могилу?

Я задумываюсь.

— Хорошо помню, как он лежал в кровати, бледный и худой, — говорю. — А вот потом, как-то с мамой мы читали книжку, и ей позвонили. Она заплакала и тут же убежала, хлопнув дверью, оставив меня в квартире одного. Потом пришла бабушка. Так. Вот с тех дней как-то всё теряется. Помню какие-то картинки с похорон. Там стол, много еды, все наши родственники. К гробу меня не подводили, я вообще не видел отца после смерти. Первый раз на кладбище уехали мама и ещё какие-то родственники, а меня оставили в квартире, где мы готовили поминки. Но я помню, что потом посещал пару раз могилу. Ну, это в том возрасте. Посещаю-то я её до сих пор иногда.

— Когда ты приходишь на могилу отца, тебе грустно? — спросила Светочка.

— Сейчас нет, — отвечаю я, и тут же стыдливо отвожу глаза.

— Ничего страшного, — говорит она. — Твой папа умер в том возрасте, когда ты не понимал, сколько он для тебя значит, поэтому нечего стыдиться, что ты не испытываешь печали.

— Печаль есть, — тут же огрызаюсь я. — Но она какая-то… далёкая что ли.

— Понятно, — кивает доктор, и потом задумывается. Время течёт, а Светочка ни о чём не спрашивает. Уж не уснула ли, но нет. Вдруг в её глазах мелькает осмысленность, и она говорит:

— Постой. Ты говоришь, что твоей маме позвонили, и она убежала из квартиры, да?

— Ну да.

— А что ей сказали по телефону?

— Наверное, что папа умер, — пожимаю плечами я.

— Ты остался один на несколько часов. Вот об этих часах я и хочу с тобой поговорить.

Моё сердце царапает лапками слепое беспокойство. Я отрываюсь от спинки кресла, чтобы сменить центр тяжести и потираю ладоши.

— А о чём там можно говорить? — лепечу я, а лицо у Светочки сияет, будто она только что решила сложное уравнение.

— Ты же должен помнить это время, — говорит она. — Когда пришла бабушка?

— Через пару часов, — пожимаю плечами я.

— Ты слышал, как она вошла?

— Нет, я спал. Проснулся, а она уже тут.

По моей холке стекает холодная капля пота.

— Откуда ты знаешь, что прошло два часа? Ты смотрел на часы?

— Нет.

— Может, прошло уже пять часов?

— Я что, в кабинете на допросе? — огрызаюсь я.

— Почему же, — спешно мотает головой Светочка. — Никита, у тебя начал дрожать голос.

— Ничего он у меня не дрожит, — возмущаюсь.

— Ну хорошо. Что было до звонка? Давай проверим, насколько точно ты помнишь события. Мама собиралась укладывать тебя спать, да?

Я просто кивнул.

— Она читала тебе книжку. Ты помнишь какую?

В мою голову будто втыкают нож. Молния сверкает перед глазами.

— Оле-Лукойе, — говорю я.

— Хорошая сказка, — улыбается Светочка.

— Отвратительная сказка, — бурчу я и тут же глотаю воздух. Страх сводит горло.

— Тебе она не нравится?

— Нет.

Некоторое время доктор молчит, а потом вдруг предлагает:

— А давай слетаем в ту ночь?

— Да что там такого интересного? — вспыхиваю я. — Мы только зря потратим время.

Я уже не сижу в кресле. Я сполз и поставил ноги в тапочки, будто готовлюсь убежать в любую секунду.

— Ну хорошо-хорошо, — пожимает плечами Светочка. — Если ты боишься, то мы…

— Я не боюсь! — выкрикиваю я, и теперь меня заливает злость безысходности. — Хорошо! Давайте! Загипнотизируйте меня, и слетаем в ту ночь! Вы увидите, что там фигня сплошная!

— Тогда нечего бояться, — улыбается Светочка.

Я прыгаю обратно в кресло, откидываюсь на спинку и закрываю глаза. Я почти плачу.

— Давайте! — подначиваю я. Сердце рвётся на части, паника зациклилась в области паха. Хочу убежать. Исчезнуть. Ведь в ту ночь ничего такого интересного не произошло.

Но я боюсь. БОЮСЬ, БЛИН! И сам не знаю чего!!!

— Тебе надо чуточку успокоиться. Иначе ничего не получится, — просит Светочка.

— Мне уже не успокоиться, — отвечаю я, но стараюсь унять панику.

— Просто слушай мой голос.

И я растворяюсь в звуке.

Моя старая комната в нашей квартире. По обоям прыгают мишки с мячиками и дельфины, открытое окно, ветер чуточку колышет прозрачные занавески, ночник в виде мухомора отбрасывает на стены магический красноватый свет. Я его ненавижу. Сейчас ненавижу, но не знаю почему, а вот моя шестилетняя копия в объятиях мамы уже почти засыпает. Он тащится и от обоев, и от занавесок, и от света. Мама в голубой ночной рубашке, в её руках тонкая книга огромных размеров: Оле-Лукойе.

Я вижу со стороны, будто призрак, парящий над своей бывшей кроватью. Чёрт возьми, неужели я был таким маленьким? Ручки и ножки всё равно что дощечки, из которых сделан Пиноккио. Я помню светло-зелёную пижамку, что на мне, с голубыми цветочками. А справа от кровати — мои тапочки с мордами собачек. Сейчас я их не вижу, но точно знаю — они там.

Что происходит потом, Никита? — спрашивает голос Светочки.

Мама переворачивает страницу за страницей, которые испещрены простенькими рисунками неизвестного мне детского художника. И вот тот самый разворот. Во всю правую страницу изображён сухой старикашка, болтающийся в пустоте на пёстром зонтике, словно грёбаная Мэри Поппинс. Второй зонтик надет крючком ручки на правую руку и оттопырен в сторону.

Мне до чёртиков страшно. Я не хочу смотреть, что будет дальше.

Там ничего не должно быть. Я просто усну, и всё.

Изображение вздрагивает, перед глазами пробегают тонкие чёрные полоски, и мама вновь переворачивает страницу на изображение Оле-Лукойе.

Я боюсь-боюсь-боюсь-боюсь-боюсь…

Картина мира сбивается в очередной раз, и мама по кругу переворачивает страницу с гнусной картинкой.

Никита, ей должны позвонить. Ты слышишь её звонок? Какая песня стояла наеёрингтоне?

Самая простая, фирменная Нокиа. Дилинь-дилинь-дилинь.