Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов
Шамиссо бродил в одиночестве: его друг Иван Эшшольц не покидал бриг.
Корабельный медик не отходил от матроса Цыганцова. Страшное слово «конец» уже было на губах Эшшольца. Он прилагал все силы, чтобы вызволить кузнеца. Горький запах лекарственных снадобий стоял в кубрике. Но законы, управляющие человеческой жизнью, оказались сильнее доктора и его лекарств.
Сергей Цыганцов тихо скончался. Первая смерть на «Рюрике»; печальны лица моряков. Шлюпка с телом кузнеца отваливает от борта — последнее плавание бывалого морехода, одного из тех, чьими трудами, кровью, подвигами выпестована морская слава отечества…
Шлюпка ткнулась носом в камни берега; гроб принимают на руки… Тело предано земле, чилийской земле. Грянул ружейный залп, далеко разносится эхо. На норд-осте, в той стороне, где за тысячами миль кроется укутанная снегами родина, там, на норд-осте, широко и сильно, молчаливо и грозно полыхает зарница…
Но прежде чем уйти из залива Консепсьон, экипаж теряет еще одного человека. Так же, как неведома причина поступления на бриг хворого Цыганцова, так не известно ничего о другом матросе — Шафее Адисове.
В списке экипажа «Рюрика» против его фамилии появилась краткая отметка: «Сбежал в Чили». И все. Почему столь немногословна эта запись? То ли капитан не придал значения бегству матроса, то ли не счел нужным записывать свои размышления о судьбе российского простолюдина. Остается только гадать: какую же непереносимую обиду таил в душе Шафей Адисов? Может, не раз и не два довелось ему изведать прелести «крепостного состояния», а может, просто не устоял человек перед весенней радостью чилийской земли?
Дальнейшая судьба Адисова — тайна. Скорее всего подался он в глубь страны. Нельзя же было беглецу оставаться в Консепсьоне, где его должны были схватить, заковать в кандалы и бросить в темницу! Вдали от города, в горах и зарослях, мог он примкнуть к какому-нибудь индейскому племени, как делали это многие испанцы, спасавшиеся от «правосудия». Словом, жизненная тропа одного из матросов «Рюрика» навсегда затерялась где-то в Андах, среди ущелий, оглашаемых по ночам могучим звериным рыком, на берегах речушек, в прозрачной воде которых играла форель…
РАДОСТЬ ОТКРЫТИЙ
Дельфины увязались за «Рюриком». Загнутые углы ртов придавали черным пловцам ухмыляющийся, беззаботный вид.
Дельфины — за кормою, у бортов — пузырчатые медузы с сине-зеленым гребнем или медузы карминно-красные, а над верхушками мачт уже не странствующий альбатрос, а краснохвостая птица фаэтон. День за днем рассекает «Рюрик» соленые валы Тихого океана.
С тех пор, как суда, похожие на призраки отчаяния, суда мрачного, молчаливого Магеллана пересекли этот океан, деятки и десятки кораблей проносились на его необозримых просторах, над его пучинными глубинами, мимо его береговых рифов, зеленых островов и коралловых атоллов. Линзы сотен подзорных труб очерчивали перед капитанами то пустыню волн, то клочки суши, где в гордом полупоклоне сгибались пальмы.
И все же немало неизведанных земель, окруженных буруном, терялось в океанском просторе! На «Рюрике» об этом знали все — от капитана до последнего матроса, если можно было только выбрать «последнего» в дружной и сладившейся команде. Теперь, когда бриг бежал по Великому, или Тихому, на корабле установилось напряженное ожидание, тот сдержанный, но все же очень острый азарт людей, которым может — и должно! — выпасть счастье первооткрывателей. Не зря же Крузенштерн с Румянцевым сильно надеялись на «приращение географических познаний» именно здесь, в Тихом, или Великом!
Ясная, безмятежная погода, точно такая же, какая была в Консепсьоне, все еще стояла над океаном. Ровно и ходко, уловив попутные воздушные струи, шел «Рюрик», неся на гроте и фоке все паруса.
— Мы направим свой курс так, — сказал однажды капитан, — чтоб пройти на ветре остров Хуан Фернандес.
— О! — воскликнул Шамиссо. — Как бы мне хотелось взглянуть на него. — И повторил раздумчиво: — Хуан Фернандес…
Глеб Шишмарев, стоявший подле Коцебу, обернулся и спросил:
— Чем это он вас так увлекает, сударь?
— Есть причина, Глеб Семенович, — отозвался Шамиссо. И добавил нарочито загадочным тоном: — Вечером, если будет угодно, я расскажу.
«Вечером», сказал Шамиссо, но день, минуя сумерки, переходил в ночь. И вот, когда ночь набежала на океан и корабль, а звезды бросили древние отблески на волны и у компаса, где задержался вахтенный начальник лейтенант Захарьин, зажегся фонарь, капитан Коцебу, Шишмарев, Эшшольц, Хорис, матросы — все собрались на баке, расселись, закурили, и Шамиссо начал рассказывать.
— Дело в том, друзья мои, — говорил Шамиссо, с удовольствием ощущая внимание слушателей, — дело в том, что остров сей, Хуан Фернандес, приобрел чрезвычайную известность благодаря одному происшествию… Был, видите ли, некий лоцман — испанец Хуан Фернандес. Шел он однажды из перуанского порта Кальяо в Чили. Но шел не вдоль берега, как иные, а взял мористее. Более ста миль отделяло его парусник от чилийских берегов, когда он наткнулся на необитаемый островок.
О, друзья мои, если и есть на земле рай, то он, несомненно, находится на том островке, — продолжал Шамиссо, выколачивая трубку. — Прежде всего островок был необитаем… Это уже одно доказывает принадлежность его к раю. Нет, в самом деле, представьте: плодоносные долины, говор ручьев, свежих и чистых, миртовый лес, воздух, наполненный запахом мяты, пригретые солнцем полянки земляники, стада грациозных коз и пестрые стайки маленьких колибри. А на северной стороне островка — округленная бухта. Так вот этот островок и попался испанскому лоцману Хуану Фернандесу в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году. Но все это присказка. Сказка впереди. Не сказка, впрочем, а быль.
Шамиссо умолк и снова набил трубку. Матрос Петр Прижимов торопливо высек огонь и, прикрывая его большой заскорузлой ладонью, поднес рассказчику. Натуралист затянулся, выпустил дым и продолжал:
— Прошло полтораста лет. Жил ли кто-нибудь на островке, уже известном под именем того испанского лоцмана, не жил ли — не знаю. В некоторых старинных хрониках говорится, что останавливались там иногда морские пираты. Может быть, не
