Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)
Да, я стал верить в то, что в этом мире безысходного отчаяния могут скрываться всякие ужасные создания. Только представьте вокруг себя беспредельное и безлюдное пространство, буйно поросшее бурыми водорослями и уходящее к далекому горизонту; место, где безраздельно владычествуют чудовища из морских глубин и водоросли; где им нет, пожалуй, равного по силе противника и откуда они могут в любой момент нанести смертельный удар! Человек никогда не использует против них средство уничтожения, и люди, коим судьбой предназначено видеть их, делают это только с палубы брошенного судна, откуда они взирают со страхом и с чувством собственной беспомощности.
Описать это мне не под силу, и я даже не смею надеяться, что когда-нибудь смогу! Когда стихает ветер, на всем пространстве, от одного горизонта до другого, воцаряется тишина, но кажется, что в этой тишине бьется пульс окружающих нас таинственных существ, наблюдающих и ожидающих, ожидающих и наблюдающих, ждущих случая неожиданно выбросить свое огромное и смертоносное щупальце… Зря стараюсь! Мне не передать этого; мне не описать устрашающего завывания ветра, проносящегося над этими обширными, колышущимися просторами — шумного шелеста колеблемой ветром травы. Из парусинового укрытия нам кажется, что это бесчисленные жертвы могущественного Саргассова моря жалобно читают по себе заупокойную молитву. Или опять мое воображение, отравленное долгим одиночеством и длительными раздумьями, принимает их за шум, издаваемый наступающими полчищами громадных чудищ, окружающих нас — и ждущих.
Ну а теперь о появлении нового ужаса.
Мы узнали о его существовании в конце октября — по легкому стуку в ночи о борт судна, ниже ватерлинии; шум отчетливый и в то же время призрачно странный в ночной тиши. Впервые я услышал его ночью в понедельник. Я был в кладовой, где осматривал наши запасы, и вдруг услышал его — тук — тук — тук — о правый борт судна. Я прислушался, но так и не сумел определить, что могло стучать по борту в этом одиноком мире травы и ила. А затем, когда я стоял и слушал, стук прекратился, и я ждал, гадая, с каким-то противным чувством страха, теряя мужество и подбадривая себя.
Неожиданно он вновь раздался, но теперь с противоположной стороны судна, и я, слыша непрестанное постукивание, покрылся небольшой испариной, ибо мне казалось, что это какое-то отвратительное существо стучится в ночи и требует, чтобы его впустили внутрь. Тук — тук — тук — шло оно, и я, слыша непрекращающийся стук, столь перепугался, что был, казалось, не в силах шевельнуться, ибо чары этого травяного царства и страх перед его ужасными тайнами, тяжесть и пустота его одиночества настолько проникли в мой спинной мозг, что я был способен, тогда и теперь, поверить в возможность таких явлений, которые на берегу и в окружении друзей вызвали бы у меня презрительный смех. Однако страшное одиночество этого странного мира, куда я попал, лишало человека мужества.
И вот я, как уже сказал, стоял и слушал, одолеваемый неясными, но пугающими мыслями; а тем временем постукивание продолжалось то с размеренным постоянством, то в быстром судорожном темпе, словно некое существо, существо разумное, подавало мне сигналы. Впрочем, я тут же избавился от овладевшего мною глупого страха и подошел к тому месту, откуда, казалось, доносился этот звук. Приблизившись к нему, я нагнул голову и, едва не касаясь борта судна, прислушался. И значительно отчетливей услышал эти звуки, и теперь ясно слышал, что по корпусу судна кто-то стучит тяжелым предметом, словно бьет по его железному борту молоточком.
Затем, когда я слушал, рядом с моим ухом раздался громовой удар, столь сильный и поразительный, что я в испуге отскочил в сторону. Вслед за этим последовал второй, а потом третий удар, будто кто-то колотил по борту судна тяжелой кувалдой. Потом наступила тишина, и я услышал голос жены, которая, стоя у люка кладовой, спрашивала меня о причине столь страшного шума.
— Тише, дорогая, — прошептал я, ибо мне пришло в голову, что существо может услышать ее. Впрочем, это было немыслимо, и я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, насколько я в тот момент утратил присущее мне самообладание.
Услышав мой произнесенный шепотом приказ, жена повернулась и по трапу спустилась вниз в полумрак кладовой.
— В чем дело, Артур? — осведомилась она, приблизившись ко мне и беря меня под руку.
Словно в ответ на ее вопрос, на обшивку судна обрушился еще один ужасный удар, и по кладовой прокатился глухой грохот.
Моя жена испуганно вскрикнула, отскочила от меня, но в следующее мгновение вновь была рядом со мной и сильно сжимала мою руку.
— Что это, Артур? Что? — спросила она испуганным шепотом, и голос ее, хотя и был едва слышен, отчетливо прозвучал в наступившей тишине.
— Я не знаю, Мэри, — ответил я, стараясь говорить спокойно. — Это…
— Там опять что-то появилось, — оборвала она меня, когда вновь послышалось постукивание.
С минуту мы молча слушали эти ужасные звуки. Потом моя жена обратилась ко мне:
— Это опасно, Артур? Ответь мне. Обещаю, что буду мужественной.
— Я не знаю, что сказать тебе, Мэри, — проговорил я. — Не знаю, но я намерен подняться на палубу и послушать… Возможно, — я на мгновение задумался, но тут пятый страшный удар по корпусу судна заставил меня забыть о том, что я собирался сказать, и я, испуганный и ошеломленный, застыл на месте, ожидая следующего удара. И он вскоре раздался. Тут моя жена схватила меня за руку и потащила к трапу.
— Прочь из этого темного места, — сказала она. — Я заболею, если хоть еще немного пробуду здесь. Быть может, существо слышит нас, и, если мы поднимемся наверх, оно остановится.
Моя жена вся дрожала, я чувствовал себя немногим лучше и поэтому с радостью поднялся вслед за ней по трапу. Там мы, склонившись над открытым люком, прислушивались к тому, что происходит внизу. Минут пять, наверно, было тихо; затем постукивание возобновилось, подбираясь все ближе к тому месту, где стояли мы. Вдруг оно снова прекратилось и уже, хотя мы и прислушивались еще минут десять, не повторялось. Больше не раздалось ни одного из тех страшных ударов.
Вскоре я отвел жену от люка и усадил ее в кают-компании, поскольку люк находился там же под столом. После этого я вернулся к нему и поставил крышку. Потом я прошел в нашу каюту — ту, которую некогда занимал капитан, ее отец, — и взял оттуда один из револьверов. Я осторожно зарядил его и положил в боковой карман.
Потом я взял из кладовой, где хранил для удобства подобного рода вещи, сигнальный фонарь, используемый мною в темные ночи при уборке канатов с палуб. Я зажег его и, чтобы не было видно света, опустил шторку. Затем я скинул ботинки и, словно внезапно осененный мыслью, схватил из подставки около бизань-мачты один из американских топоров с длинной ручкой — острое и ужасное оружие.
