Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев
Второй эпизод – это помещённый в витрине дорогого ресторана крупный, желтовато-коричневый краб. Он оказался живым. Это можно было определить по эпизодическим и весьма вялым шевелениям его ног и слабым сокращениям большой передней клешни. Сегодня-завтра он будет съеден каким-нибудь туристом, который укажет на него пальцем и сытым голосом скажет: «О ля-ля! Я хочу его к обеду. А к нему – непременно бутылочку Москателя»… Я подошёл ближе к почти неподвижному крабу и увидел его выпуклые фасеточные глаза. Сколько тоски и укоризны было в его взгляде! Но я ничем не мог помочь бедняге. У меня даже не было денег, чтобы выкупить его и отпустить в родную стихию. Я мог только сожалеть о его участи и столь бесцеремонном обращении перед его неизбежной кончиной. Наверное, все мы в той или иной степени похожи на этого краба. Ведь рано или поздно придёт кто-то невидимый, укажет на нас пальцем, и уйдём мы в ненасытный и прожорливый рот вечности. И некому будет нас выкупить и спасти. Единственное упование на то, что мы всё-таки не крабы, и наше физическое существование не последний этап в этой жизни.
14.05.1993. На входе в Бискай
Лиссабон за кормой. – Кабу-де-Рока. – В балласте через Бискайский залив: подробности. – Яхта.
Adeus, Lisboa! Мы опять на входе в Бискай, но с другой стороны. В Лиссабоне мы успешно выгрузили пшеницу, зачистили трюма и в балласте пошли на Испанию, на её северное побережье. Я уносил с собой свои впечатления о Лиссабоне, как об одном из лучших городов на свете. И если говорят, что Киев – мать городов русских, то Лиссабон можно смело назвать отцом городов португальских и бразильских, поскольку именно португальцы открыли и освоили Бразилию и придали ей статус государства. А Рио-де-Жанейро по своему местоположению и великолепию может соперничать только с Лиссабоном. Уверен, когда строили Рио, всё время оглядывались на далёкую португальскую столицу – город на реке Рио-Тежо. И, видя его вживую и вспоминая о нём, всё время хочется восклицать: «Ах! Лиссабон, Лиссабон!»
Кстати, совсем рядом с Лиссабоном есть одна достопримечательность, если не главная, то знаковая – «конец» Европы. Да, да, именно в Португалии Европа обрывается в воды Атлантики крутым и живописным мысом Кабу-де-Рока. И если вам посчастливилось на нём побывать, то по этому случаю можно получить диплом с настоящей сургучной печатью, где на голубом небесном фоне плотной меловой бумаги будет начертано:
«Сеньор (Ваша фамилия), Вы посетили Кабу-де-Рока, район Португалии. Это самая западная точка на Европейском континенте, где «кончается земля и начинается вода». С этого места португальские мореплаватели, воодушевлённые Символом Веры, отправлялись на своих каравеллах на поиски новых земель»
Нет ничего хуже для грузового парохода, чем идти в балласте, да ещё против ветра и волны. В балласте – это когда трюма пусты, а для осадки и, соответственно, большей остойчивости в специальные балластные танки закачивается забортная вода. Эта забортная вода и есть тот балластный груз, который придаёт пароходу его морские качества. Но груз этот не вполне достаточный, чтобы посадить пароход по ватерлинию, и он становится менее управляемым и более подверженным всем нападкам стихий. Поэтому нас болтает, бьёт крутой волной по скулам, корабль содрогается, на проходящей вдоль борта волне оголяется гребной винт, машина, почувствовав облегчение (плохо работает регулятор оборотов), набирает скорость, вводя в резонанс весь корпус. Такое впечатление, что судно вот-вот развалится.
Почему-то вспоминается один эпизод, происшедший почти 20 лет назад. Он засел в моей памяти, как инородное тело, не дающее успокоения и чаще напоминающее о себе именно в этих местах, которые по долгу службы приходилось пересекать не однажды.
Шёл 1974 год от Рождества Христова. Мы пересекали штормовой Бискай и приближались к месту встречи с флагманом – научно-исследовательским судном «Профессор Визе». Сильный северо-восточный ветер не привносил тепла в наступившее лето, он срывал мелкую водяную пыль с бегущих крутых волн, наполнял воздух влагой и напрягал атмосферу статикой небесного электричества. Создавалось впечатление, что ударили по туго натянутой струне какого-то большого вселенского инструмента и струна эта, войдя в резонанс, бесконечно звучит в окружающем нас пространстве.
Редко удаётся проскочить этот залив, чтобы тебя не зацепило хотя бы краем проходящего циклона. И конец июня не был исключением: нас валяло в изгибах серо-голубой воды, рваные стремительные облака под стать океаническим валам неслись в том же направлении в размытую ветрами даль, чтобы слиться с потоками встречных течений, ослабеть или, наоборот – усилиться, завернувшись в спирали разрушительных торнадо.
Неспокойное это место, продувное, любое для вольных ветров. Кильватерный след за кормой, образованный двумя работающими гребными винтами, быстро таял и исчезал в беснующейся водной стихии.
Я стоял на шлюпочной палубе, держась за ограждающие борт релинги, и любовался представшей передо мной картиной. Моё внимание привлекла одинокая двухмачтовая яхта, лежащая в глубоком дрейфе, без парусов, и, очевидно, совершенно неуправляемая. Она сильно кренилась на крутой волне, и иногда казалось, что верхушки мачт вот-вот коснутся того или иного гребня. Яхта лежала по ветру милях в трёх от нас, не больше, и, когда мы оказались на траверзе, я понял, что наши судоводители её не заметили. Я решил подняться и показать яхту.
На ходовом мостике находился капитан и третий помощник. У рулевой колонки стоял вахтенный матрос, направляя судно на показавшийся вдали флагман.
– Иммануил Николаевич, – обратился я к капитану, – по правому борту яхта. Похоже, неуправляемая.
На моё сообщение капитан отреагировал замечанием штурману, чтобы тот внимательнее следил за обстановкой, а сам вышел на правое крыло мостика и долго смотрел в бинокль на дрейфующую яхту. После небольшого раздумья он,
