Ален Бомбар - За бортом по своей воле
Мало-помалу мы освоились, и, когда прекрасный закат завершил чудесный весенний день, нам уже казалось вполне нормальным наше присутствие на этом еретическом судне. Все наши тревоги улетучились.
Я довольно скоро начал смотреть на нашу странную жизнь в лодке, как на совершенно естественную благодаря тому, что мы привыкли к ней постепенно. Вслед за треволнениями отплытия пришло спокойствие, раны разлуки зарубцевались. Позднее, когда я оказался в Атлантическом океане, это произошло еще быстрее. Моя теория подтвердилась. Достаточно было продержаться только первые часы, чтобы начать осваиваться.
Считается, что морская вода действует как слабительное. Возможно, что содержащиеся в ней сульфат натрия и сульфат магния вызывают такой эффект, когда люди находятся на суше, в нормальных условиях, но, судя по собственному опыту, я полностью отрицаю подобное ее действие на человека, находящегося в море.[24] Джек проявил гораздо большее недоверие к морской воде и предпочел надеяться на проблематичный успех в рыбной ловле и на маловероятный дождь. От употребления морской воды он воздерживался, несмотря на все мои советы и уговоры. Его поведение было ярким доказательством того, насколько опасны бывают укоренившиеся в нас традиции. Даже мой пример не мог его переубедить.
А ведь пока мы находились на суше, мои выводы казались ему безупречными и он был готов применить их на деле. Но как только он оказался в реальных условиях, «табу», наложенное на морскую воду предыдущими поколениями, полностью овладело его сознанием. Таким образом, в одном спасательном судне встретились классический «ортодоксальный» тип терпящего бедствия и «еретик», тип современный.
Внезапно голос Джека прервал мои размышления:
– Ален, уже 3 часа, время, когда ждут нашу передачу. Может быть, воспользуемся затишьем?
– Попробуем.
Мы не питали никаких иллюзий. Жан Феррэ позаботился о том, чтобы к моменту отплытия у нас их не осталось. Мы знали, что наш передатчик представлял собой лабораторный прибор, который мог быть поврежден малейшим толчком. Мы знали, что влага должна была безнадежно испортить изоляцию. Мы знали, что передатчик не работает и никогда работать не будет. Но ведь было 3 часа…
В течение нескончаемых минут радиолюбители средиземноморского побережья, ничего не зная о смехотворности нашего технического оснащения, рыскали по всем волнам.
– Три часа, – повторил Джек.
Я подумал о своей жене, оставшейся в Монако, о женевском радио, о запасе воды, от которого мы отказались, чтобы взять с собой аппаратуру; я представил себе телефонные звонки, которые раздадутся в 4 часа, чтобы сообщить моей жене: «Вот уже целый час, как мы его ловим!»…
А что если Жан Феррэ ошибся? А что если это оборудование действительно было приготовлено специально для меня, как утверждали радиотехники? Может быть, мы сумеем связаться с землей?
Я снова обрел надежду. Этот набор проводов и ламп для меня уже не был мертв. Он должен был ожить! Не могли же в конце концов так жестоко подшутить над двумя людьми, отправляющимися в подобное путешествие!
– Джек, давайте поднимем антенну!
Поднять антенну! А вы когда-нибудь пробовали запускать змей, сидя в кресле? Запустить змей с антенной с трехметровой площадки – только наши «радиотехники» могли решить, что мы способны на такой фокус!
Вероятно, у нас был потешный вид! Суетясь и спотыкаясь при каждом ударе волны, мы изо всех сил старались совершить чудо.
Кончилось это тем, что змей врезался в гребень волны и закачался на ней, размокший и ни на что больше негодный. Нас охватил ужас. А что если, несмотря на уверения наших друзей, там, на земле, все еще надеются?
Джек ставит «запасную антенну» – обыкновенное удилище!
Наша мачта вместе с прикрепленным к ней удилищем возвышается всего на пять метров над поверхностью моря – это высота средней волны. От мачты провод спускается к передатчику. Со всевозможнейшими осторожностями я вставляю контрольную лампу, затем прилаживаю амперметр и говорю:
– Крути!
Из-под ног Джека раздается ворчание генератора. Мне показалось, что какой-то таинственный ток пронизывает нас. Лампы засветились. С чувством, с которым выпускают последний патрон, я надавил на ключ аппарата Морзе…
Я повторил это сотни раз. Вертел все ручки. Проверил все провода, пальцами «попробовал» обещанные 250 вольт. Одной капли воды, одного сотрясения было вполне достаточно…
Я ничего не сказал Джеку, но он сам перестал крутить. Мы смотрели друг другу в глаза.
«Все, теперь действительно все, теперь мы совсем одни».
Вечер первого дня плавания угасал в многоцветном великолепии. Справа от нас зажегся первый маяк. Это был Антибский маяк. Мы его узнали по описанию в «Книге маяков».[25]
И тут, наконец, произошло то, на что мы давно рассчитывали: со стороны земли подул легкий ветер и повлек нас дальше в открытое море. Те, кто клялся, что меньше, чем через 12 часов мы будем выброшены на берег, отныне потерпели полное поражение. Это была настоящая победа, и она вдохнула в нас мужество в первый же день нашего плавания. Поблагодарим же тех, кто нам не верил! Без них мы никогда не познали бы этой радости.
Началась первая ночь. По жребию я заступил на первую вахту – до часу ночи. Завтра мы переменимся часами вахт.
Очень скоро мы поняли, насколько такое чередование справедливо: первая вахта – с восьми вечера до часу ночи оказалась несравненно тяжелее, чем вторая, хотя и более продолжительная.
Днем мы могли принимать самые различные положения, иногда даже довольно рискованные. На ночь же мы расположились следующим образом: рулевой, в данном случае я, сел у руля, опираясь спиной о надувной жилет и зажав компас между колен: это неудобное положение было придумано специально, чтобы вахтенному было легче бороться со сном. Ноги его касались края тента, под которым находился спящий. Уложив вещи вдоль левого борта нашей «ванны», мы высвободили место, достаточное, чтобы вытянуться: метр восемьдесят на шестьдесят сантиметров. Тент служил нам одеялом, мешки – подушкой.
Джек спит. Но я бодрствую не один. С наступлением темноты вокруг нас началась кипучая деятельность. Морские жители, казалось, специально приплывали к нам, чтобы познакомиться. Фырканье дельфинов, прыжки и всплески рыб вокруг лодки населяли ночь странными призраками; вначале они пугают, но вскоре становятся привычными. Бормотание волн сливается в ровный гул, из которого выделяются порой отдельные всплески, словно голос солиста в играющем под сурдинку оркестре. «О море, бесконечное море, чей мерный рокот, тишине подобен».[26] Да, это именно так! Равномерное дыхание моря столь же безмолвно, как величие горных вершин. Насколько относительны понятия шума и тишины! Вы помните того мельника, который просыпался, когда мельничное колесо останавливалось? Тишина порой бывает такой же выразительной, как и звук. Бах, крупнейший мастер гармонии, употребил в токкате ре минор замечательный аккорд тишины. Кульминация, построенная на паузе!
