Разбойничьи Острова - Яна Вальд

— Ты…, — наступает он ногой на горло предателю. Едва пересиливает желание убить. — Ты, мерзавец…

Теор попробовал засмеяться, но было слишком больно:

— Ну давай, задуши меня! Бывший брат, связанный, я, может быть, тебе по силам!

— Ты не тронул моих детей — только поэтому до суда доживешь. Но ты им угрожал. После суда я увижу, как ты сдохнешь!

— Не боишься, что расскажу напоследок правду о Рогатой Бухте? О том, как ты, ты первый, не сумел одолеть меня мечом — пришлось ложью.

Темные глаза Наэва темней омутов и туч.

— Все давно знают. Той же осенью я во всем признался на Большом Совете. А Главарю Милитару еще в Рогатой Бухте рассказал.

— Что…?

На лице Наэва, обычно непроницаемом, ярая, отчаянная ненависть, он встряхивает Теора, едва головой об землю не бьет:

— Будь ты проклят, никто тебя не изгонял! В тот день — ты мог просто вернуться! Я бы сам у тебя прощения просил уже к вечеру!

Теор хохочет, захлебываясь смехом, не в силах остановиться:

— Какой же ты трус! Подлость — и та наполовину!

И Наэв захлебывается, задыхается:

— Я просил тебя уйти по-хорошему! Ты не знаешь — я чуть не подстрелил тебя из лука!

— Так почему же не подстрелил? Рука дрогнула? А зачем марать руки самому, если в Ланде это охотно за тебя сделает каждый встречный? Так ведь ты думал? Позволь угадать: ты приполз на коленях к Совету и тебя простили. Сам признался, раскаялся. Можно спокойно жить на Островах, среди братьев, равным, одним из всех — и это называлось справедливо! И Ана не плюнула тебе в лицо?

— Нет!!!

— Конечно, нет! Дура влюбленная, как все женщины! Верно же регинцы о них судят! А думал ты когда-нибудь, что лучше уж было убить меня, чем изгонять?

Наэв отчаянно старается ответить спокойно:

— Я сожалею о том, что сделал. Но я не заставлял тебя начинать эту бойню, мстить неведомо кому! Не мальчишка ты, чтобы кто-то другой был в ответе за твои поступки. Себя, не меня, вини за всю свою жизнь!

И снова хохот:

— Моя жизнь — да что ты о ней знаешь? А говорил ты себе, какое же ты ничтожество?! Что Ану ты не заслуживал?

— Она считала иначе!

— И потому мертва! Говорил ты себе, что тебя, не ее, должны были схватить регинцы, к дереву привязать и добивать стрелами?!!

Наэв отшатывается.

— Говорил. Каждый день. Ты знаешь, потому что каждый день повторяешь себе то же самое, — Он произносит еле слышно: — Что ты хочешь услышать от меня теперь? Ты берег бы Ану лучше меня. Ты же всегда был лучше! Если б вернуть день, когда Ана между нами выбирала, — сам бы за руку ее к тебе привел. Только б жива была… Нет Аны! Десять лет, как делить нам нечего…, — голос срывается, Наэв закрывает лицо руками.

Рядом тэру поспешно отворачиваются, с детства приученные “не видеть” чужих слез.

— Ты…, — начинает Теор очередное обвинение и вдруг осекается.

Позади Наэва с земли поднялась старуха. В женской видавшей виды тунике поверх рубахи, но с непокрытой головой — уже одно это смотрелось, как крах устоев. Она стояла, чуть раскачиваясь, смотрела пустым взглядом. Лицо в отсветах факелов казалось одновременно потемневшим и бескровным. “Меда??” Теор вспомнил, что Наэв говорил о каком-то ее горе. Понял, что не хочет узнать больше. Похоже, сам Инве сегодня направил стрелу Меды, потому что ей есть за, что мстить.

Теор ответил, наконец, Наэву удивительно тихо:

— Ана не захотела бы долгой жизни со мной, она не меня любила. Я ведь был в Вилании, не так далеко от Берега Зубов. Если б только знал… Иди, бывший брат, к своей монладке, она ждет. Хорошо, когда кто-нибудь ждет.

Сарай

Это было трое суток назад. Теора заперли в сарае ждать Большого Совета, а Берег Чаек медленно возвращался к жизни, словно человек после тяжелой раны. Дельфина с сыном и дочерью жила в доме Наэва, туда же набились семьи его сестер-двойняшек. Лучше в тесноте, чем под открытым небом. Детей было бы разумнее оставить на Острове Леса, но после пережитого каждая семья желала держаться вместе. На Большем не хватало почти всего, но — хоть одно доказательство милости богов — ребятни было в избытке.

Дельфину приучили думать, что имуществом владеет Община, ей лично принадлежат разве что одежда и оружие. Из всего, что Дельфине не принадлежало, уцелели железный котел, часть изгороди и щенок Дэльфы. Перед отплытием регинцы старались как могли, истребили все запасы, которые армия не успела сожрать. Виноградник уничтожен. Остатки зерна сжигали, скот резали, а туши бросали в реку. Этой осенью никто не пахал землю. Пашню не подготовят должным образом, пройдя ее несколько раз плугом. Да и сеять почти нечего. Одним богам ведомо, как Острова переживут этот год. В выгоревшем доме Дельфина нашла остатки Акульего Зуба и отдала его волнам, как погибшего товарища. Наверное, часть ее души должна умереть вместе с ритуальным кинжалом, — Мудрые не рассказали Дельфине всех тайн этой мистической связи. И уже не расскажут. Останки Аква, Дэлады, Дэлы, ее мужа и сыновей, маленькой Фемины, ее старших братьев нашли в канаве и отдали волнам. Дуб освободили от мертвой ноши. День за днем Острова хоронили убитых, число их ведало лишь дно морское. На Берегу Чаек не было человека, который не оплакивал бы кого-то из родных. Разве могла душа Дельфины остаться прежней?

Душа всей Общины, сама суть Островов не вышла из битв целой. Дельфина кожей ощущала трещину на чем-то невидимом — столь же заметную, как шрам на щеке Алтима. Страх. Боль. Гнев. Вернутся ли регинцы весной? Выстоим ли мы? Как будем жить без кораблей, без набегов, без воли морской, без грозы Побережья? Как будем жить с мыслью, что Острова не безопасны? Почему боги допустили? Почему Старейшины допустили?

Вслух Старейшин никто не винил. Пока, по крайней мере. Но там и тут Дельфина слышала шепоток, который раньше не представляла возможным. Битва в Зеленой Долине могла бы завершиться иначе, если б не торопились, выбрали другую позицию, не наступали, не отступали, не послали бы шестьсот человек на убой. В каждом тэру проснулся запоздалый талант полководца. Каждый готов был рассказать, что делал бы на