Клод Фаррер - Тома-Ягненок
— Тома Трюбле, ты меня прикончил. Но я честный человек. Я тебя сам вызвал. Иди же с миром, так как я тебе говорю: ты не повинен в моей смерти.
Он закашлялся, и кровь окрасила его тубы; на минуту они стали похожи на губы живого человека. Видя это, Тома заклинал его молчать, так как было ясно, что каждое слово, исходящее из этого кровавого рта, приближает и без того близкую смерть.
Но Винсент все же снова заговорил. Он сказал:
— Тома Трюбле, на сестре моей Анне-Марии ты женишься?
В почти потускневших глазах теплилась жгучая тревога. Тома невольно поднял в удивлении брови. И Винсент ответил на его немой вопрос, с усилием, от которого на окровавленных губах появился черноватый сгусток.
— Да! Я не хотел тебе говорить… И был не прав… отчего теперь и умираю!.. Тома Трюбле, Анна-Мария, сестра моя… она в положении… четыре месяца… и ровно столько прошло со времени твоего отъезда… Тома Трюбле… клянусь Богом, который сейчас будет меня судить… Анна-Мария, сестра моя… Ты один ею владел. Да, кроме тебя, тебя одного… она со всеми хорошо себя держала. Тома Трюбле, женишься ты на ней?
Снова глаза его помутнели. На этот раз Винсент Кердонкюф взаправду умирал. Тома Трюбле почувствовал, как во все тело его проникает большое смятение. Надломленная, растворенная, размягченная воля его не выдержала мольбы этого полутрупа. Последним усилием Винсент Кердонкюф, опираясь обеими руками о мостовую, тянулся к Тома Трюбле, у которого все тело сжимало, как щипцами, от усталости, которой он не мог больше противиться. Тома уступил. Наклонив голову в знак согласия, он произнес:
— Хорошо. Ступай же и ты с миром, Винсент. Потому что, если верно, что у сестры твоей из-за меня ребенок, как ты говоришь, я действительно женюсь на ней, клянусь в том Равелинским Христом и Богородицей Больших Ворот. Иди с миром, Винсент, если ты мне прощаешь от чистого сердца.
— Аминь, — попытался сказать умирающий.
Но ему это не удалось. Второй сгусток крови, больше первого, застрял в горле и душил его. Из обеих ран текло Уже меньше крови. Она остановилась, а руки, опиравшиеся о землю, подались, и тело, лишенное поддержки, грузно рухнуло. Легкая дрожь пробежала по его членам. Потом все стало недвижимо.
И Тома, обнажив голову, перекрестился, прежде чем благоговейно начал те немногие молитвы, которые помнил об усопших.
Через час луна, стоявшая теперь высоко, ярко посеребрила все Доброе Море. И Тома Трюбле с городской стены, возвышавшейся над Старой Набережной, искал глазами среди всех этих мачт — целого леса — свой новый фрегат, «Горностай», стоянку которого указал ему Готье Даникан. Он нашел его.
— Так! — сказал он тогда. — С моей стороны, полагаю, было очень умно, что я ударил по рукам с кавалером!
В мощных руках Тома Трюбле бренные останки Винсента Кердонкюфа без особого труда перешли по ту сторону невысокой ограды Трех кладбищ. Теперь, значит, труп был там, где и следует быть трупам. А кусты, в которые Тома его положил, скроют его до поры до времени. Однако же ненадолго. Теперь было не так, как в старину: нынешний магистрат поднимал всякий раз много шума вокруг убитого, хотя бы и честным образом, в открытом бою.
Для Тома Трюбле, оказавшегося, правда, при самозащите, убийцей, это не предвещало ничего хорошего.
Но на темной воде, по которой луна разбросала свое новенькое серебро, четыре мачты «Горностая», перекрещенные десятью реями, покачивались весьма приветливо. И Тома Трюбле, взглянув на них, еще раз улыбнулся.
— Нет, не в воскресенье, — прошептал он, — а завтра же… завтра же, да, с вечерним приливом… если угодно будет моему святому угоднику, я снимусь с якоря!
В это время прозвонил колокол «Хоремма». И чае был очень поздний. На песчаном берегу, осушенном отливом, сторожевые псы Сен-Мало ответили колоколу протяжным завыванием. И Тома снова начал креститься, так как ему почудилось, что собаки воют об убитом Винсенте Кердонкюфе.
Но собаки, вволю поскулив, замолчали. И Тома Трюбле вздохнул:
— Не повезло парню, упокой его, Господи!
Ибо Тома Трюбле, корсар, не был ни жесток, ни черств сердцем.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КОРСАРЫ
I
Сигнальщик, забравшийся в «воронье гнездо»13 над форбрам-реями, обозрев горизонт, нагнулся к палубе фрегата и закричал, держа руки наподобие рупора.
— Земля! На три румба впереди по левому борту!14
Услышав это, баковый, с топором в руке, бросился с бака к грот-люку, через который также со всей силы закричал, так чтобы всем было слышно — от батареи и до нижнего кубрика.
— Земля впереди, по левому борту! Земля!..
После чего все сбежались, и многие матросы взобрались на ванты, чтобы лучше видеть.
Со времени ухода из Сен-Мало прошло ровно два месяца вдали от берегов. А два месяца на переход в полторы тысячи морских миль, отделяющих остров Тортуга от Сен-Мало, — срок небольшой. Это доказывало, что «Горностай» очень быстроходный парусник.
Тем более, что Тома Трюбле, получивший от своего арматора и от некоторых старых малуанцев, ходивших в этих широтах, хорошие наставления, постарался выбрать лучший путь, который никоим образом не совпадал с кратчайшим. Обогнув Бретонские острова, он двинулся сразу на юг, миновал Испанию, Португалию и по очереди опознал все африканские острова: Мадеру, Канарские и архипелаг Зеленого Мыса. И только тогда, при попутном пассате, переменил он галсы, направил курс фрегата на запад и пересек океан с востока на запад, — оставляя далеко к северу ненавистное Саргассово море, — и, наконец, на сорок пятые сутки пристал у одного из Наветренных островов. Какого? Это было безразлично. Еще пятнадцать дней «Горностай» подымался, при переменной погоде, вдоль островов Девы, мимо Пуэрто-Рико и, наконец, прошел Сан-Доминго. Но вот наступил шестидесятый день. И показавшаяся земля не могла быть ничем иным как Тортугой — конечной целью и завершением длинного перехода.
В это время открылась дверь на ахтер-кастеле, и капитан Тома Трюбле с помощником Луи Геноле, вышли оттуда. Они прошли вдоль всей палубы и по трапу правого борта поднялись на бак. Там они оба приложили руку к глазам, чтобы как следует рассмотреть показавшуюся землю. Вокруг, насторожившись, ожидала команда. Трюбле и Геноле были из тех начальников, которых подчиненные уважают.
— Это тот самый остров, — произнес Тома через минуту..
— По-моему, да, — подтвердил Луи Геноле. — Совершенно так описал нам его вид старый Керсэн, который провел здесь четыре года.
Представлявшийся же вид оказался очень отдаленной землей на фоне голубого горизонта; и сама она казалась голубой и почти прозрачной. Но несмотря на расстояние, глаза моряков уже различали зубчатые очертания горной цепи, обрывистой с северной стороны и отлого спускающейся к югу.
