Питер Марвел - В погоне за призраком
Когда желтое, похожее на диск для метания, солнце повисло над самым краем океана, пронизав золотым светом воздух и превратив бесконечную водную гладь в струящуюся огненную лаву, тускло вспыхивающую багряными сполохами, сэр Френсис Кроуфорд постучался в каюту Уильяма и в весьма учтивых выражениях пригласил того поучаствовать в небольшой пирушке, которую он устраивает in favorem для своих новых друзей.
Здесь выяснилась приятная подробность: оказывается, в заветном мешочке у Кроуфорда кроме поэтических лечебных порошков и карт хранилось несколько вполне прозаических золотых монет. И этими монетами Кроуфорд заплатил за портвейн, которым намеревался отблагодарить Харта за недавнюю жертву. Скуповатый и не слишком расположенный к кутежам, капитан не моргнув глазом взял у Кроуфорда деньги и расщедрился на несколько пыльных бутылок, которые и намеревался распить со своим юным другом спасенный английский дворянин.
Расположиться они решили на юте, куда по просьбе Кроуфорда вынесли из кают-компании карточный столик и несколько кресел.
Правда, ни банкир Абрабанель, ни его дочь не собирались любоваться закатом вместе с ними, а капитан лишь пригубил стаканчик и сразу же удалился на мостик, сославшись на неотложные дела. Было ясно, что особой симпатии к своему соотечественнику Джон Ивлин не испытывает. Было ли тому виной их разное вероисповедание или легкомысленная болтовня Кроуфорда, кто знает. Об этом шепотом поведал Уильяму Хансен, улучив момент, когда Кроуфорда не было поблизости. Он выложил свою информацию тоном, который не оставлял сомнений в том, что торговый агент также испытывает уколы самолюбия, общаясь с англичанином. Уильям без труда уловил зависть, звучавшую в словах Хансена: легко опознать симптомы болезни, от которой страдаешь сам. Похоже, помощник Абрабанеля сообразил, что с вторжением в их общество Кроуфорда персона Хансена сильно потускнела, несмотря на то что Кроуфорд блистал в его костюмах. Антипатия торгового агента выразилась в том, что он также не стал засиживаться за столом и, принеся всевозможные извинения, довольно скоро откланялся.
Таким образом, Уильям остался с Кроуфордом «tête а tête».
Несмотря на почти случайную близость, возникшую между ними в прошедшие дни, Харт чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку решительно не знал, в какой манере ему следует общаться с Кроуфордом, который, подобно хамелеону, легко менял настроение и тон.
Сам Кроуфорд, вероятно, догадался о затруднениях юноши, посему и обратился к нему с необыкновенной простотой.
– Скажите, Харт, – начал он, глядя сквозь бокал зеленоватого стекла на последние лучи заходящего солнца, – вы верите в дружбу между двумя совершенно разными людьми?
Уильям пожал плечами и также устремил взгляд в бокал.
– Как вам сказать, сэр Фрэнсис? Если говорить абстракциями, то дружба обычно является плодом общих дел и устремлений. Ведь дружат лишь те, кто мечтает об одном и том же. А в жизни, насколько я могу судить, дружбой обычно называют разделяемые с кем-то пристрастия, причем не высокого пошиба.
– Ого, юноша, да вы циник! Впрочем, Уильям, давайте условимся, что вы будете звать меня просто Фрэнсис. Хотя я и немного старше вас, мы с вами, по сути, занимаем одну ступень на общественной лестнице, мы оба дворяне, оба без чинов, оба не состоим при дворе и даже оба католики, что, вообще, меня радует, – протестанты не чувствуют вкуса ни одной вещи. Пьют кислое пиво, едят чертову брюкву и фасоль, от которой по ночам снятся кошмары, а одеваются как писцы в прокурорской конторе…
Сэр Фрэнсис сделал смачный глоток.
– На мой взгляд, человечество вообще мало внимания уделяет своей печени, – вдруг сказал он. – Вы знаете, что в половине случаев ваша хандра и раздражительность объясняются тем, что вы перегрузили свою печень. Как толкует Ибн-Сина и вторит ему Кабуснаме, в печени обретается животная душа человека, хотя мне кажется, что для многих она заменила и сердце. Так что не хандрите, Уильям. Увы, мою печень давно уже не тревожат прекрасные девицы, – Кроуфорд рассмеялся и хлопнул Уильяма по плечу. – Кстати, позвольте полюбопытствовать, вы тори или виг?
Уильям смешался, поскольку его политические взгляды были весьма неопределенны.
Надо сказать, что со времен парламентских выборов 1679 года в Англии оформились две первые политические партии: тори и виги. К тори относили себя сторонники прав короля, симпатизировавшие католикам, то есть те, кого обычно называли роялистами. По-другому их еще называли консерваторами. Виги же отстаивали интересы буржуазии, представители которой предпочитали протестантскую веру и исповедовали крайний национализм, будучи либералами на деле.
– Скорее всего, я тори, как, мне кажется, и вы, – неуверенно ответил Харт.
– Браво, Уильям! Вы консерватор! А я-то предполагал, что вам не чужд либерализм: вы ведь любите деньги и якшаетесь с жидовским толстосумом! Впрочем, вы угадали: еще одно сходство между нами. Следуя вашей теории, мы должны стать друзьями! В конце концов, мы гораздо более похожи на ирландских разбойников-папистов, собирающих дань с протестантских кошельков, чем на этих угрюмых стяжателей, чьи бледные щеки и гнусавые голоса способны отбить охоту к жизни… Отчего вы не пьете?
В ответ Харт до дна осушил бокал и почувствовал, как мир обрел краски.
Но сам Кроуфорд вдруг отставил бокал в сторону и извлек из кармана миниатюрную шкатулку. Нажав на какую-то секретную пружину, он осторожно открыл ее и ногтем мизинца зачерпнул из нее немного белого порошка. Поднеся его к одной ноздре, он глубоко вздохнул и на несколько секунд поднял голову кверху. Затем проделал ту же операцию и со второй ноздрей, после чего откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
– Это ваше таинственное лекарство?
– О да, и я не советую вам употреблять его. Помните лотофагов? «Лишь только поели его мои спутники, как забыли свою родину и не пожелали возвращаться на родную Итаку…» Страшитесь всего, что подчиняет вас, Харт! Слава, карты, женщины – мы полагаем, что все в мире создано для нашего удовольствия. Но кто кому служит, Харт, тот тому и раб.
Он шумно втянул носом воздух и продолжил:
– Вот вы, юный, свободный, храбрый, – ради чего вы здесь? – Смуглое лицо Кроуфорда вдруг обрело еще большую резкость и выразительность, глаза вспыхнули памятным черным огнем. – Вы раб своих мифических сокровищ, Харт. Вы могли бы послужить своему Отечеству, избрав любое благородное поприще, ведь вы дворянин! А вместо этого вы плывете с парой негодяев в колонии, откуда бегут даже каторжники. Какой червь подточил вашу душу? Что вам надо? Денег? Славы? Женщин?
Уильям несколько опешил от такого наскока, но Кроуфорду он не мог не ответить.
– Мне уготовили участь сельского пастора, но я не мог с ней смириться. С ранних лет я мечтал своими глазами увидеть другой мир, вдохнуть его запахи, ступить на его землю. Да, я молод, и я не хочу умереть в кровати от несварения желудка. Я хочу жить, Фрэнсис, жить, а не прозябать! Почему я должен отказаться от своей мечты? Я или свершу все, что задумал, или умру – но я буду жить, как я хочу!
Кроуфорд слушал юношу, опустив голову. На лицо ему упали волосы, отчего Уильям не мог разобрать его выражения. В руке его снова был полный бокал, который он не торопился осушать.
– Вы дурак, сэр Уильям Харт.
Слова эти были так неожиданны, что Харт опешил и даже не нашелся, что возразить.
– Впрочем, я не оскорбляю вас, и вы можете забыть, что я сказал. Господи! – Кроуфорд вдруг поднял голову к небу, на котором медленно проступали звезды. – Господи, зачем?
Уильяму вдруг стало смешно.
Он услышал, как капитан отдает с мостика приказания, как хриплыми голосами перекликаются вахтенные, как волны с глухим плеском ударяют в борта корабля.
Ровный ветерок наполнял паруса над его головой, тихо поскрипывали уставшие за день снасти. Пахло водой и чем-то непередаваемым, что, раз услышав, уже никогда невозможно ни забыть, ни спутать, хоть сто лет просиди на берегу.
– Этот порошок индейские жрецы добывают из листьев одного растения, – вдруг сказал Кроуфорд. – Они говорят, что он помогает им «видеть». Вот именно! Я тоже не сразу понял, что это означает. Понять это можно, только попробовав это проклятое зелье. Пожалуй, добрый христианин отшатнется от такого угощения, как черт от ладана, но мы-то ведь с вами другого поля ягода, не правда ли, Уильям?
Кроуфорд впервые за вечер посмотрел Харту в глаза.
– Ведь мы с вами ищем чего-то такого, чему нет названия, верно? Как будто бы в моем ничто есть нечто и буду им я скоро обладать. Я знаю лишь, что ждет меня страданье, хотя не знаю для него названья… – голос его стал мягок и глубок, и Харт подумал, что, будь он женщиной, не смог бы устоять перед подобными декламациями.
Солнце село – будто провалилось. Небо сделалось бархатно-синего цвета, и на нем высыпали звезды, огромные, сверкающие и переливающиеся множеством острых, как иголки, лучей. Поверхность моря покрылась мерцающей серебристой пылью. Внезапный порыв ветра настиг флейт, и на бизань-мачте с громким шлепком расправился парус.
