Сочинения в двух томах. Том 2 - Макс Пембертон
Гастон кивнул головой на эту фразу, так как увидел, что Джиованни вернулся в комнату, и терпеливо стал ожидать, когда лакей найдет опять возможность поговорить с ним без свидетелей. Когда наконец они остались одни, он прямо предложил тому вопрос:
— Вы посланы ко мне Вильтаром?
— Да, так зовут друга вашего сиятельства.
— Ав чем состоит его послание?
— Он очень просил благодарить вас за те преимущества, которые дает ему ваше пребывание в этом доме. Он просит вас остаться здесь, гостить еще несколько дней у маркизы.
— Значит, он знает, где я нахожусь?
— Я доложил ему об этом, ваше сиятельство.
— Надеюсь, что он вознаградил вас как следует за эту услугу?
— Да, благодарю вас, ваши соотечественники так же щедры, как, вероятно, будете щедры и вы, ваше сиятельство.
Гастон понял, что и здесь повторяется старая история. В то время как маркиза хвалится преданностью своих слуг и молодой Джиованни клянется, что все они готовы умереть за нее, один из них одинаково охотно служит и ей, и французам, только бы ему платили хорошо за услуги. Очевидно, Вильтар действительно имел серьезные причины желать, чтобы он оставался в этом доме. Гастон с радостью решил исполнить желание своего друга, тем более что оно совпадало с его собственным.
Он дал лакею дукат и продолжал заканчивать свой туалет.
Комнаты, в которых он находился, со всеми сокровищами, наполнявшими их, казались еще уютнее при дневном свете, вливавшемся в огромные окна. Ему нравились старинные книги, стоявшие на полках под рукой, прелестные миниатюры, висевшие в золотых рамках на стенах, чудный письменный стол с красивым письменным прибором и безукоризненной бумагой и перьями. Весь дом этот, по-видимому, свидетельствовал об изысканном вкусе самой хозяйки, которая усыпала путь Гастона розами, чтобы искуснее заманить его в эту золоченую клетку. Гастону нравилась эта клетка, но не нравилось одиночество в ней. Может быть, он сам не сознавал, насколько страстно желает видеть маркизу, пока совершенно неожиданно не увидел ее внизу в саду у фонтана, где она, по-видимому, поджидала его.
Гастон быстро шагнул к дверям, открытым теперь настежь, и, спустившись по винтовой лестнице, очутился в саду около маркизы. Ему многое надо было сказать ей, но, когда он так внезапно очутился лицом к лицу с ней, он не мог вымолвить ни слова, так ослепительно хороша она была вблизи. Он видел ее до сих пор только всегда в полумраке собора и никогда не встречался с нею на улицах. Гастон был так поражен, что стоял как окаменелый, его молчание было лучшим комплиментом, который он мог бы сказать прелестной маркизе де Сан-Реми.
— Итак, граф, я вижу, что вы еще сердитесь на меня? — произнесла она первая, улыбаясь.
Она протянула ему белую, нежную ручку, совершенно утонувшую в большой руке гусара. Он наклонился, галантно поцеловал ее и наконец решился взглянуть прямо в черные глаза, обворожившие его.
— Сударыня, — произнес он прочувствованным тоном, — если я могу в чем-нибудь упрекнуть вас, так это только в излишней доброте. Если причины, по которым я оказался в этом доме, и представляются мне недостаточно обоснованными, то все же я благодарен вам за ваш поступок. Я благодарю вас, жену француза, как француз, которому вы хотели оказать услугу.
Все это было сказано очень красиво, но звучало немного странно, если принять во внимание, что оба они уже в продолжение многих недель вели совершенно иной разговор взглядами в церкви Св. Марка. По всей вероятности, мысль эта пришла тоже в голову маркизы, так как она весело рассмеялась и, отнимая свою руку, горевшую еще от его поцелуя, ответила немного презрительно:
— Я не только хотела оказать услугу французу, я ее оказала вам, граф де Жоаез. Неужели вы думаете, что я решилась бы опрометчиво вызвать вас из вашего дома, возбудить ваше подозрение и подвергнуть опасности вашу жизнь и свободу только потому, что мне показалось, что вам грозит серьезная опасность? Нет, граф, я действовала так, потому что знала все наверняка. Если бы вы не провели сегодняшней ночи под моей кровлей, меня обвинили бы сегодня в вашей смерти. Но пойдемте лучше в комнаты, где мы можем говорить без свидетелей, и прежде всего подкрепим свои силы легким завтраком.
Они вернулись в дом и прошли в маленький белый салон, где уже был накрыт для них завтрак, а затем, закусив, они перешли пить кофе в смежную комнату, выходившую на открытую веранду, с которой открывался вид на площадь перед церковью и на узкие каналы, кишевшие гондолами. Маркиза все время поддерживала оживленный разговор, сопровождаемый выразительными жестами. Она расспрашивала Гастона о Франции, о французском народе, о республике, о только что пережитых страшных днях революции, но ни слова не сказала про Наполеона, пока в комнате еще находились слуги. И только когда Джиованни Галла, получив от нее секретные инструкции, удалился, закрыв за собой дверь в салон, она опять перешла к интересовавшей их обоих теме.
— Я вполне доверяю своим слугам, — сказала маркиза, — но, чтобы не вводить их в искушение, я стараюсь им не говорить ничего. Теперь мы с вами одни и можем снова вернуться к прежнему разговору.
Гастон в эту минуту вовсе не был расположен к серьезному разговору; вино возбуждающим образом подействовало на него; присутствие хорошенькой женщины располагало к легкой салонной болтовне, и он невольно подумал, что хорошо было бы, если бы вместо всяких разговоров маркиза взяла лютню и спела ему что-нибудь… Но она не дала ему времени предаваться приятным мечтам.
— Дело в том, — начала она, — что я не буду говорить теперь ни о вас, ни о себе; мы, в сущности, ведь отдельные единицы, исчезновение которых пройдет почти незамеченным в истории. Не будем же враждовать между собою, вы должны вполне довериться мне и быть уверенным, что я имела серьезные причины поступить так, а не иначе; а я, со своей стороны, постараюсь подавить в себе недоверие
