Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой

— Господин профессор, — говорил он мне, — надо покончить с этим. Ваш Немо удаляется от обитаемых земель и идет на север. Но я уже говорил вам, что с меня хватит и южного полюса, мне нечего делать на северном.

— Как же быть, Нед, если бегство в данный момент невозможно?

— Я возвращаюсь к своему предложению. Надо поговорить с капитаном. Вы молчали, когда мы плыли вдоль берегов вашей родины. Теперь мы плывем у берегов моей, и я не могу молчать! Когда я думаю, что через несколько дней «Наутилус» будет у Новой Шотландии и что там, у Ньюфаундленда, открывается широкая бухта, что в эту бухту впадает река святого Лаврентия и что река святого Лаврентия — моя родная река, река города Квебека, моего родного города, — когда я вспоминаю все это, я дрожу от бешенства! Господин профессор, я не могу больше, я брошусь в море! Я не останусь здесь. Я задыхаюсь!

Канадец, очевидно, потерял последние остатки терпения. Его сильная натура не могла примириться с этим продолжительным заключением, Его лицо становилось мрачнее день ото дня. Я хорошо понимал его страдания, так как и сам заболел тоской по родине.

Прошло уже семь месяцев с тех пор, как мы потеряли всякую связь с землей. Да, кроме того, замкнутость капитана Немо, его изменившееся со времени битвы со спрутами настроение, его молчаливость — все это сильно меняло дело. Я не испытывал больше энтузиазма первых дней. Надо было быть фламандцем, как Консель, чтобы мириться с этой обстановкой, вполне подходящей для китов и прочих обитателей моря, но и для людей. Право же, если бы этот славный малый имел жабры вместо легких, он был бы весьма почтенной рыбой.

— Итак, господин профессор? — спросил Нед Ленд, видя, что я не отвечаю ему.

— Итак, Нед Ленд, вы хотите, чтобы я узнал у капитана Немо, каковы его намерения относительно нас?

— Да, профессор.

— И вы настаиваете на этом, несмотря на то, что однажды он уже высказал их?

— Да. Я хочу выяснить все до конца. Говорите обо мне, только обо мне одном, если хотите.

— Но я почти не встречаю его. Он избегает меня.

— Тем больше оснований его увидеть!

— Хорошо, я спрошу, Нед.

— Когда? — настаивал канадец.

— Когда я его встречу.

— Господин Аронакс, хотите, я сам пойду разыщу капитана?

— Нет, нет, предоставьте это мне. Завтра…

— Сегодня, — сказал Нед Ленд.

— Отлично. Я увижу его сегодня, — ответил я канадцу, боясь, что он испортит все дело, если возьмется за него сам.

Я остался один. Дав обещание, я решил выполнить его немедленно. Я всегда предпочитал горькую правду мучительной неизвестности.

Я вернулся в свою комнату. За стеной услышал шаги капитана Немо. Нельзя было упускать такой хороший случай. Я постучал в его дверь. Никакого ответа. Я снова постучал, потом повернул дверную ручку. Дверь отворилась.

Я вошел. Капитан был у себя. Согнувшись над своим рабочим столом, он что-то писал. Он не услышал моих шагов.

Решившись, не уходить, не переговорив с ним, я подошел к нему.

Он резким движением поднял голову, нахмурил брови и спросил меня довольно грубым тоном:

— Вы здесь? Что вам от меня нужно?

— Говорить с вами, капитан.

— Но я занят, сударь, я работаю. Я предоставил вам полное право уединяться, — думаете ли вы, что сам я лишен этого права?

Этот прием подавал мало надежд на успешный исход переговоров. Но все же я решил довести дело до конца.

— Сударь, — сказал я холодно, — я должен говорить с вами о деле, не терпящем отлагательства.

— О каком же, профессор? — спросил он насмешливо. — Вам посчастливилось сделать какое-нибудь открытие, ускользнувшее от моего внимания? Море поведало вам какую-нибудь новую тайну?

Прежде чем я успел ответить, он указал мне на листы рукописи, лежавшей у него на столе, и добавил более серьезным тоном:

— Вот, господин Аронакс, рукопись, написанная на нескольких языках. Она содержит в себе итоги моих научных исследований, и я надеюсь, что она не погибнет вместе со мною. Эта рукопись, подписанная моим именем и пополненная историей моей жизни, будет положена в маленький нетонущий аппарат. Последний из оставшихся в живых на «Наутилусе» бросит аппарат в море, и волны подхватят его.

Имя этого человека! Его история, написанная им самим! Итак, значит, тайна его когда-нибудь будет открыта?

Но тогда в этом сообщении я увидел лишь повод перехода к интересовавшей меня теме.

— Капитан, — сказал я, — я могу только одобрить шаг, который вы собираетесь осуществить. Было бы безумием, если бы плоды ваших трудов погибли. Но средство, изобретенное вами, кажется мне слишком примитивным. Кто знает, куда ветер занесет этот аппарат и в какие руки он попадет! Нельзя ли придумать что-либо более надежное? Может быть, вы сами или один из ваших товарищей…

— Никогда, сударь! — с живостью прервал меня капитан.

— В таком случае, я и мои спутники, мы готовы хранить эту рукопись и если вы вернете нам свободу…

— Свободу? — сказал капитан Немо, вставая.

— Да, капитан, это то, о чем я хотел говорить с вами. Вот уже семь месяцев, как мы находимся на «Наутилусе», и я хочу спросить вас сегодня от своего имени и от имени своих товарищей, намерены ли вы держать нас всю жизнь в заключении на своем подводном корабле?

— Господин Аронакс, я отвечу вам то же, что ответил семь месяцев тому назад: кто попал на «Наутилус», тот никогда более его не покинет!

— Но ведь это настоящее рабство!

— Называйте это, как вам будет угодно.

— Раб имеет право стремиться к свободе! Все средства для этого хороши.

— Это право никто не отнимает у вас, — ответил капитан Немо. — Разве я связывал вас какой-нибудь клятвой?

Капитан Немо скрестил руки на груда и посмотрел на меня.

— Сударь, — сказал я ему, — ни мне, ни вам не хотелось во второй раз возвращаться к этой теме. Но раз мы уже коснулись ее, надо ее исчерпать. Я повторяю, речь идет не обо мне одном. Для меня наука является могущественной опорой, увлечением, развлечением, если хотите, страстью, которая может помочь мне все забыть. Как и вы, я могу жить в неизвестности, довольствуясь надеждой завещать когда-нибудь человечеству результаты своих трудов посредством какого-нибудь аппарата, брошенного в море. Одним словом, я могу восхищаться вами, признавать в некоторых отношениях вашу правоту и даже испытывать известное удовольствие оттого, что являюсь участником ваших скитаний. Но есть другие стороны вашей жизни, к которым на этом судне только я и мои товарищи не имеем никакого касательства. И даже тогда, когда наши сердца бились в унисон с вашим, тронутые вашим горем или восхищенные вашими талантами и умом, мы должны были отказаться от малейшего проявления той симпатии, которую неизбежно рождает вид всего прекрасного и доброго. И то, что мы чужды всему, что вас касается, делает наше пребывание здесь невозможным даже для меня. Но особенно нестерпимо оно для Неда Ленда. Всякий человек по одному тому, что он человек, заслуживает, чтобы о нем думали. Задавались ли вы вопросом, какие планы мести могут возникнуть у человека, любящего свободу и ненавидящего рабство? У такого человека, как наш канадец? Спрашивали вы себя, что он может придумать, на что может решиться?…